Столетие
ПОИСК НА САЙТЕ
29 марта 2024

Лично известны…

Писатель вспоминает о своих встречах с фронтовиками
Николай Черкашин
07.05.2016
Лично известны…

Фронтовики, солдаты, сержанты, офицеры, сломавшие хребет вермахту, окружали меня с самого раннего детства. Одни давно сняли погоны, другие продолжали их носить. Но все они были рядом, и каждый из них носил в себе свою память о войне.

Мальчишкой я боялся ходить с отцом в баню – там было много молодых калек, вернувшихся с войны без рук, без ног. И хотя у отца на левом предплечье был целый кратер от разрывной пули, все же он был с рукой, а розовые, распаренные культи инвалидов приводили меня в ужас. Какую же боль должен был испытать человек, лишившись части тела!

Воевали отец, дед, дядя Василий, братья моей бабушки… Такое впечатление было, что воевали все окружавшие меня мужчины. Но как быстро они стали исчезать из этой жизни! И вот сегодня они уже в диковинку…

Поставил себе нелегкую задачу – вспомнить всех поименно, вспомнить тех фронтовиков, с кем сводила судьба за минувшие годы. Список преогромный. Но расскажу о тех, чьи боевые истории остались в памяти и блокнотах.

Фронтовики с философского факультета

Я учился на философском факультете МГУ. Почти вся наша профессура прошла через горнило войны. Почти все преподаватели были бывшими офицерами-фронтовиками во главе с деканом профессором Овсянниковым.

Вольно или невольно, мы учились у них не только премудростям философии, но чему-то еще, не обозначенному ни в каких расписаниях – вкусу к жизни, воле к победе, настоящему незабубенному патриотизму.

Они почти не рассказывали нам, студентам, о себе и своих подвигах. Их надо было расспрашивать. И я расспрашивал. Расспрашивал не ради праздного любопытства, а по заданию университетской многотиражки. Спасибо газете, что в старых блокнотах остались их воспоминания.

Профессор кафедры истории зарубежной философии Василий Васильевич Соколов защищал Москву плечом к плечу с легендарными панфиловцами. Студент-второкурсник ИФЛИ, он добровольцем ушел на фронт, в июле окончил сержантскую школу, а в ноябре под Волоколамском командовал 37-мм зенитным орудием. Второе генеральное наступление немцев на Москву, самое мощное и самое опасное. К Москве рвались танки. И чтобы остановить их, в ход шло все – от бутылок с зажигательной смесью до зенитных пушек даже самого малого калибра. Главный удар – на Волоколамском направлении. А оно, это направление, прямо перед тобой – четко ограненное кружком орудийного прицела. Три тонкоствольные пушечки на поляне, припорошенной первым снегом. Это был первый бой 20-летнего Василия Соколова. После минометного накрытия были убиты командир батареи, ранен политрук… В строю не осталось ни одного командира. Сержанты сами вели огонь по наступающим танкам. Соколов насчитал до 20 машин – по шесть танков на каждую пушку. 37-миллиметровки били взахлеб: скорострельность – жизнь батареи. Огонь вели комбинированно: обойма бронебойных, обойма осколочных, и снова бронебойными. Загорелись четыре танка. Остальные повернули назад. Короткая передышка и снова бой. Разбито орудие. Теперь оборона держалась на двух тонкоствольных пушечках – сержанта Соколова и сержанта Плохих. Выстрел, выстрел, выстрел… Осколком заклинило затвор. Изуродованное орудие откатили в лесок, а Соколов с бойцами своего расчета залегли с карабинами возле последней огневой точки. Подбив очередной танк, и оно замолчало.

Прямо на позицию полз танк. Соколов схватил бутылку с «коктейлем Молотова» и бросился навстречу. Взмахнул бутылкой… и она разлетелась у него в руке. Чудом горючая смесь не вспыхнула.

Танк все же подожгли его ребята. На том поле перед деревней Горки полегла почти вся батарея. Уцелевшие артиллеристы отошли в придорожный лес. Семь сгоревших танков не дошли до Москвы совсем немного.

Сержант Соколов стал лейтенантом и командиром практически новой батареи. За тот бой был награжден орденом Красного Знамени. Высочайшей, по первому году войны, наградой.

Вместе с Соколовым ушла из ИФЛИ на фронт студентка Аня Серцова. Кто из нас мог подумать, что преподаватель кафедры диалектического материализма Анна Петровна Серцова только из одного боя под Москвой вынесла на своих плечах 38 раненых бойцов и командиров – почти полуроту!

– Перевязывать на снегу под огнем было трудно, – рассказывала Анна Петровна, – пальцы от мороза не гнутся, бинты путаются, а раненый лежит рядом, одежда на нем вспорота – мороз до костей пронимает… Рана огромная, кровавая… Взглянешь на него – и жалко, и страшно. Перевяжешь, наконец, и если есть поблизости собака с лыжами – на лыжи. А нет – на себе тащишь да еще его винтовку. Запрещено было оставлять оружие на поле боя. Помнится, разместили мы раненых в снегу. Холодно, замерзают они, а согреть нечем. Еще пару часов, и всех вытащенных из пекла боя бойцов заберет ледяная смерть. И вдруг на медпункте появляется наш повар рядовой Гутин! Имени не помню, знаю, что москвич из Сокольников. У него кухня застряла в лесу, так он с двумя ведрами горячей каши умудрился отыскать нас в суматохе боя и накормить замерзающих людей. Вот это подвиг!

Замдекакана нашего факультета по хозяйственной части Михаил Михайлович Терентьев воевал под Орлом командиром минометной батареи в составе отдельной лыжно-стрелковой бригады.

В 1943 году под Мценском лейтенант Терентьев получил тяжелое ранение в ногу и серьезную контузию. Никто из нас не догадывался, что вечно озабоченный и деловой замдекана сновал по факультету с искалеченной ногой, что он инвалид первой группы.

Рассказывал сыну: «Упал, словно от удара ломом по ноге. Все ночь полз заснеженным полем, только под утро выбрался на дорогу. Оглянулся – а там столбик со щитом «Осторожно мины! Минное поле!». Это я всю ночь по минному полю полз! Если бы я знал об этом, то, наверняка, заметался бы и подорвался. Подобрал меня ездовой, возвращавшийся с передовой на санях. И вдруг… прямо на нас над просекой с ревом идет «мессершмитт». Прошел на бреющем, но летчик, увидев, что сани возвращаются порожняком, стрелять не стал. Улетел. Наконец, полевой госпиталь – ППГ. Там перевязали, определили, что получил сквозное пулевое ранение в ногу. Из госпиталя переправили в Тулу. Там узнал, что спустя несколько часов после моей эвакуации госпиталь разбомбила немецкая авиация. И все, кто считал, что война для них закончилась, остались там навсегда».

Михаил Михайлович прожил долгую жизнь – не дотянув до столетия всего несколько лет. Скончался совсем недавно – в феврале нынешнего года… Мне выпала печальная миссия хоронить его. На память сыну Николаю остался портрет отца, сделанный на фронте его другом художником лейтенантом Германом Плешивцевым. Но другу не повезло: был убит в жестоких боях под Орлом 22 февраля 1943 года. И осталось от него – лишь этот портрет да маленькая фотокарточка.

Герои Бреста

Брест и его крепость вошли в мою жизнь с гарнизонного детства. 13-летним отроком отец впервые привез меня в руины цитадели, которые были намного более красноречивыми, чем сейчас. На их немой монолог о том, что творилось здесь в июне сорок первого, накладывались очерки Сергея Смирнова в радио и телеэфире, а главное, но это было позже, рассказы самих участников героической обороны.

Мне повезло встретить троих бойцов из Бреста сорок первого года. Первым был работник Брестского железнодорожного узла Алексей Петрович Шихов.

Об обороне брестского вокзала в начале войны я знал из повествований Сергея Смирнова.

В роковую субботнюю ночь 22 июня дежурным диспетчером Брестского узла был как раз Алексей Петрович Шихов. Зал ожидания был забит пассажирами, среди которых располагалась на скамьях и группа красноармейцев во главе с лейтенантом Николаем Царевым и старшиной Басневым. И пассажиры, в основном женщины с детьми, и красноармейцы укрылись вместе с железнодорожным персоналом в обширных подвалах вокзала. Вчера с семьей играли на дрифт казино онлайн после регистрации портал предоставил нам фриспины и бонус. Те, у кого было оружие, открыли огонь из цокольных окон. Потом немецкие саперы заложили окна шпалами — бой продолжался на лестничных клетках. В подвалы полетели газовые шашки, бутылки с бензином, гранаты... День шел за днем. Гитлеровские дивизии были уже где-то под Минском, а защитники вокзала не сдавали своих позиций.

На седьмые сутки в подвалах послышался плеск воды. В одно из окон фашисты просунули брезентовый рукав. Брандспойт выталкивали штыками, но это было бесполезно. Вода поднималась все выше и выше. А потом нестерпимое зловоние расползлось по отсекам подвала — это фашисты вместо воды начали сливать нечистоты. И тогда было принято решение — дать последний бой наверху...

Мне удалось уговорить Алексея Петровича спуститься в вокзальные подвалы, которые остались такими, какими и были до войны. Сегодня над ними высятся современные корпуса брестского вокзала.

     С трудом разыскиваем вход в подземелье и зажигаем фонарь. Шихов волнуется, но в лабиринте отсеков сразу находит нужный путь. Прыгает по стенам дрожащее пятно света — это потому, что в руке Шихова дрожит сам фонарь...

— Здесь лежали раненые... В этом углу располагался наш маленький штаб: старшина Баснев и лейтенант Царев.

Темный и узкий лаз, Шихов с трудом пролезает, пачкая дорогое пальто пылью и мелом. Откуда-то из глубины доносится его голос:

– Искали подземный ход – кто-то говорил, что он проложен от вокзала до самой крепости… Но ничего не нашли.

После прорыва основной группы Шихов с двумя товарищами по трубам воздушного отопления пролезли под навесной перрон...

Мы выходим на поверхность. Вокруг вокзальная суета. Но Шихов ничего не замечает. Он идет с обнаженной головой, пересекая трассы давным-давно пролетевших пуль и осколков. Там, на переходном мосту, для него сейчас все еще прохаживается немецкий часовой...

Когда они вылезли из-под перрона, то чуть не ослепли от солнца. Подобрав обломки кирпичей, под видом рабочих пошли в разные стороны. Но уйти далеко не удалось — остановил патруль: небритые, со слезящимися глазами, мокрые по пояс — все это выдавало их с головой.

– Нас привели на территорию горбольницы. Туда только что прибыл из крепости грузовик с ранеными немецкими солдатами, их перетаскивали в палаты, во дворе царила сумятица, и мне с тремя товарищами удалось скрыться. Мы ушли в партизаны…

Сегодня на стене Брестского вокзала висит мемориальная доска, на которой выбиты имена тех, кто защищал подвалы. Среди них и имя Алексея Шихова.

Второе знакомство из серии «Герои Бреста» состоялось вовсе не в Бресте, а в Москве, где в одном из домов Теплого стана жил бывший комендант дота «Быстрый» младший лейтенант в отставке Иван Шибаков. Я собирал материалы об обороне Брестского укрепленного района, и по великому счастью, разыскал одного из уцелевших бойцов УРа.

На рассвете 22 июня они успели получить приказ: «Из дотов не выходить!» Но они не ушли бы и без этого приказа, потому что перед каждым из них открывался в секторе обстрела участок границы, за неприступность которого несли ответственность поименно. Они не ушли бы по той причине, по какой не ушли из своей траншеи 28 панфиловцев: за их спинами простиралась самая короткая от западной границы дорога на Москву.

Не выходили они и тогда, когда на пол выскакивал из замка орудия последний снарядный стакан, а по бетонной крыше дота начинали топать сапоги фашистских саперов-подрывников. Вот свидетельство инженеров вермахта: «Защитная труба перископа имеет на верхнем конце запорную крышку, которая закрывается при помощи вспомогательной штанги изнутри сооружения. Если разбить крышки одиночной ручной гранатой, то труба остается незащищённой. Через трубу внутрь сооружения вливался бензин, во всех случаях уничтожавший гарнизоны».

В отверстия кабельных вводов фашисты вставляли стволы огнеметов... Подрывники, поджигавшие бикфордовы шнуры, слышали, как из-под задраенных люков доносилось пение. Обнявшись, бойцы пели «Интернационал» и часто — «Катюшу».

Большая часть боеприпасов в дотах была израсходована в первый день войны. Все реже огрызались огнем казематы, все ближе подкатывались к ним вражеские пушки. Но гарнизоны держались сутки... двое... неделю...

Иван Иванович Шибаков рассказывал:

— 25 июня во второй половине дня левый каземат был пробит снарядом. Люди, оставшиеся в живых, перебрались в правый каземат. Дот был блокирован. Мы отбивались гранатами. Гитлеровцы затопили нижний этаж. Отверстия мы заткнули шинелями и одеялами... Потянуло лекарственным запахом. Газы! Все надели маски... Стало тошнить. У меня пробита трубка. Снял противогазный шлем с убитого товарища и надел. А маска была полна крови. Чуть не захлебнулся… Уцелевшие бойцы спускались в подземный этаж, закрывая люки. Но газ проходил по переговорным трубам, в которые не успели вставить газонепроницаемые мембраны. С большим трудом нам удалось выбраться через запасной выход, пронырнув через затопленный участок.

Шибаков рассказал мне об одном эпизоде, который надолго врезался в память. В один из ДОТов прибежала как в укрытие жена лейтенанта с трехлетним сыном и грудным ребенком на руках. Вентиляция не работала и все с огромным трудом дышали в пороховых газах, которые наполняли капонир. В дотах было темно — от попадания снарядов в стены погасли фонари. Легкие забивали густая цементная пыль и пороховые газы. От россыпи на полу горячих стреляных гильз в казематах, и без того разогретых июньским солнцем, стояла немыслимая жара. При прямых попаданиях вражеских снарядов в бетон воздух сотрясался так, что из ушей текла кровь. Люди теряли сознание. Грудничок перестал дышать и мать положила его под стенку. Потом, когда появилась возможность вырваться из ДОТа, женщина приготовилась к броску вместе с сынишкой. Один из бойцов уговорил ее взять и бездыханного грудничка, мол, похоронишь по-человечески в лесу. Она так и сделала. И вот, когда она рыла могилку в лесу, малыш ожил от свежего лесного воздуха. Все трое спаслись!

Герой Советского Союза работал сапожником

В Москве же я свел долгое знакомство с еще одним героем войны – Героем Советского Союза Ладо Давыдовым. Я увидел его в будке чистильщика обуви на Ярославском вокзале столицы. После хождения по весенней распутице мне надо было срочно привести в порядок обувь.

Немолодой чернявый и сухощавый кавказец без лишних слов взялся за дело. Щетки так и летали в его руках: «чистим-блистим!» И тут я заметил на пиджаке, висевшем в углу будке Золотую Звезду.

– Ваша?

– Моя.

Я опешил: мне, желторотому лейтенанту, чистил ботинки Герой Советского Союза! Сначала не поверил. Разжалован? Наказан и отправлен на столь непрестижную работу? Нет, нет и нет. Все было намного проще и… сложнее. Мы разговорились.

Ладо Шириншаевич Давыдов родился во Владикавказе в бедной ассирийской семье. И дед, и отец его сапожничали и чистили обувь, поэтому Ладо не видел в этом ничего зазорного. Но в советские времена, хотя и считалось, что всякий труд у нас почетен, все же пытались подыскать Давыдову место, достойное его высокого звания. Предлагали быть начальником обувного цеха в комбинате бытового обслуживания. Но он не хотел быть начальником, и стоял на своем; тогда чиновники прибегли к эвфемизму – назвали его «мастером-обувщиком» и дали будку на бойком месте.

Свою Звезду он получил в 19 лет на Западной Двине под Витебском. Тогда он был разведчиком 210-й отдельной разведывательной роты в 306-й стрелковой дивизии, которая освобождала Белоруссию в составе 1-го Прибалтийского фронта. По реке еще шел лед, а между льдинами плыл Ладо, толкая одной рукой деревянное корыто с одеждой и оружием. В детстве он переплывал Терек. Но сейчас надо было не просто переплыть. Надо было не попасть под пулеметную очередь с вражеского берега, как это случилось с разведкой соседнего полка, надо было не нарваться на прибрежный патруль, не наступить на мину, пробраться сквозь можжевеловые заросли, выслышать шум моторов и притаиться в кювете лесной дороги.

Из-за поворота выскочил «оппель». Он несся впереди немецкой танковой колонны, которая громыхала где-то за бугром. Ладо швырнул гранату — мимо, вторую — автомобиль опрокинулся. Убитый офицер прижимал к груди портфель из крокодиловой кожи. С автоматом в одной руке и с портфелем в другой – Ладо петлял по лесу в сторону реки. Вслед ему били из танковых пушек. И снова надо было не угодить под разрыв, спастись от погони, уцелеть, выжить, вернуться к своим... Что за бумаги были в портфеле, Ладо не знал. Понимал он и по-ассирийски, и по-осетински, и по-ингушски, и по-грузински, но только не по-немецки.

Лишь много позже, когда наши войска, форсировав Западную Двину, устремились в Прибалтику, узнал Давыдов, что был в том портфеле ключ от всей немецкой обороны по Двине, и еще узнал он из газеты «Правда» о том, что присвоено ему высокое звание Героя Советского Союза. В наградном листе все это выглядело так: «26 июня 1944 года тов. Давыдов с группой разведчиков первым форсировал под сильным пулеметным огнем противника реку Западная Двина в районе деревни Шарыпино. Он первым ворвался в деревню Шарыпино и вместе с группой товарищей уничтожил до 30 чел. немцев и захватил штабные документы. За храбрость и геройство в боях и форсирование реки Западная Двина тов. Давыдов достоин присвоения звания Героя Советского Союза». А до того Ладо Давыдов проявлял неизменные храбрость и геройство в других кровопролитных боях – участвовал в высадке десанта под Керчью, в боях на Малой Земле в районе Мысхако – «тов. Давыдов первым ворвался с группой десантников в расположение противника, где ими был захвачен аэродром и радиостанция». В описании военного журналиста это выглядело так: «В ночь на 1 ноября 1943 года на плоскодонной посудине Давыдов со своими боевыми друзьями приблизился к Керченскому берегу. Когда на отважных десантников обрушился свинцовый дождь, он первым спрыгнул в воду и открыл огонь по прожектору, освещающему пролив. Его дружно поддержали другие воины, и вражеский прожектор ослеп. Не ослабляя автоматного и пулемётного огня, десантники пустили в ход гранаты. Выбив противника из его укреплений, они заняли важный опорный пункт противника — Камыш-Бурун. На Керченском полуострове Давыдов был вторично ранен и эвакуирован на Тамань во фронтовой госпиталь». Войну Ладо закончил в Восточной Пруссии в уличных боях за Тильзит.

Мы задружили с ним крепко, несмотря на разницу в годах. Ездили вместе и на Кубань в село Урмия, и в Армению, в села, где жили и живут ассирийцы, потомки древних вавилонян.

Однажды я предложил Ладо снять на кинопленку эпизод его звездной разведки на Западной Двине.

Я достал солдатскую форму времен войны, муляж автомата, и мы отправились на берег Истры. Едва Ладо подтянул ремень, надвинул пилотку на брови, как мгновенно преобразился в бойца-разведчика, каким он был тридцать лет назад: глаза сузились и взгляд стал хищным и цепким.

Любой бы актер позавидовал такому перевоплощению. Но Ладо не знал системы Станиславского, он просто вернулся в самого себя. Храню эту кинопленку, как величайший раритет.

Свой последний бой Ладо Давыдов принял в 1985 году – в Москве. В кабине лифта на него напал отморозок, чтобы завладеть золотой Звездой Героя. Ладо бился до последнего, но силы были неравны. Оглушенного ветерана доставили с тяжелой травмой в больницу. Выходили. Спасли. А подонок унес с собой всего лишь дубликат награды. Подлинная золотая Звезда осталась дома на парадном пиджаке Давыдова. Она и сейчас сияет на лацкане. Жаль, что самого героя давно уже нет в живых. Он скончался в 1987 году. И если бы не тот последний бой, мог бы еще жить и жить. Ведь было ему всего 63 года…

Пасха 1942 года

На марше «Бессмертного полка» я понесу портреты деда и отца.

Дед мой, мамин отец, Михаил Романович Соколов был призван в РККА с первого месяца войны. С Первой мировой, которую провел в окопах на Западном фронте, дед вернулся в чине подпрапорщика и с множеством наград. Но в сорок первом службу пришлось начинать заново. Было ему тогда 47 лет, и на передовую его не взяли, назначили в 12-й отдельный стрелковый батальон по сопровождению воинских грузов по железным дорогам. Главное предназначение батальона – нести караульную службу в эшелонах, сопровождать военные грузы. Ох, и поколесил же по всей прифронтовой железнодорожной сети красноармеец Соколов! В своем небольшом бумажном архиве хранил все путевые документы: Черусти, Орел, Сталинград, Раменки, Валуйки…

Служба в 12-м ОМСБ была нелегкой и опасной. Самолеты охотились за воинскими эшелонами. От мастерства машиниста зависела и целостность состава, и жизнь локомотивной бригады вкупе с жизнью транзитного караула. Заходит самолет на бомбометание – резкое торможение. Бомбы улетят дальше по выбранному, но уже сорванному упреждению. От этих всегда неожиданных торможений бойцы валились с ног, сдвигались грузы, однажды упала горящая печь-буржуйка с чайником, бойцу обварило ноги, начался пожар в теплушке. Михаил Соколов тушил его, накидывая на огонь одеяла и шинели – воды не было. Потушили, но ходили потом в дырявых прожженных шинелях.

А однажды на перегоне Тула – Орел после авианалета загорелся в эшелоне вагон со снарядами. Соколову пришлось на ходу перебраться по крышам к горящему вагону и отцепить его от состава. Сегодня это видится подвигом, а тогда – это была обычная служба, и начальник караула действовал согласно инструкции. В Орле на погрузке деда прижало к стене грузовиком: сломали грудную клетку, но выжил. Хоть и не ранение, но ведь тоже фронтовая травма.

К сожалению, никаких наград за все годы войны он не получил. Может быть, потому, что в личном деле была чья-то злая пометка, может быть, потому, что действия караула всегда проходили вдали от глаз начальства. Единственная медаль – «За победу над Германией». Ею он очень дорожил. Ведь она была дана ему сразу за две войны с «тевтонами».

При всем при том, что занимал он должность младшего командира – начальника транзитного караула. Ну, дали бы хоть для смеха одну лычку за все годы войны!.. Нет, не дали. А ведь дед был неплохой служака – исполнительный, дисциплинированный, с фронтовым опытом. Остается гадать, в чем причина такой немилости. Возможно, в том, что социальное происхождение подвело: из зажиточной крестьянской семьи, отец – Роман Филиппович – был сельским старостой. Да и чин, полученный в царской армии, не радовал кадровиков.

Возможно, сыграла свою роль и такая история… Весной 1942 года начальник караула красноармеец Соколов с четырьмя своими бойцами сопровождал воинский груз в эшелоне, следовавшем в Сталинград. Ехали, как всегда в отдельной теплушке с печкой-буржуйкой. Дед был верующим. Носил крестик, с которым счастливо – без ранений даже – прошел всю «германскую». Светлый праздник Пасхи застал его в дороге. Купил рядовой Соколов на какой-то станции у бабки пяток яиц да и покрасил их луковой шелухой в котелке. А потом раздал своим бойцам. Правда, двое были узбеками, мусульманами, но и они с удовольствием приняли пасхальный дар. Христосоваться, конечно, не стал. Груз доставили в целости и сохранности. Но комиссар батальона узнал о «пасхе на колесах». По тем временам это было самое настоящее ЧП. Шутка ли, начальник караула вовлек своих подчиненных в проведение религиозного обряда. Комиссар был мудрым человеком, не стал раздувать дело, провел с верующим красноармейцем воспитательную антирелигиозную беседу, строго предупредил его. Разумеется, красноармейца Соколова сняли с должности начальника караула и поставили еще одну пометку в его и без того небезупречном личном деле. Правда, через месяц его снова назначили на прежнюю должность – в батальоне не хватало опытных людей. Но никаких повышений в звании, никаких наград дед так за всю войну и не дождался. Хотя сопровождать воинские эшелоны на фронт с теми же снарядами и бомбами да еще под налетами немецкой авиации – та еще служба. И горящие вагоны на ходу приходилось отцеплять, и осколки над головой свистели, и паровозы с рельсов сходили… Войну закончил в Берлине начальником продпункта, но опять же таки – в погонах рядового. Вот уж точно сказал поэт – «не надо ордена, была бы Родина». Спасибо, что живой! Христос воскресе!

О подвигах своих отцов – родного, Андрея Андреевича Черкашина, и крестного – Василия Ивановича Ильина – узнал из наградных листов на сайте «Подвиг народа». При жизни они мало рассказывали о войне, а вот когда ушли, тогда многое открылось, будто они сами заслоняли свое прошлое. Эх, и не расспросишь теперь!

Родители моего школьного друга Саши, ныне заслуженного строителя космодромов и ядерных полигонов Александра Михайловича Киселева, которых я хорошо знал, нашли друг друга на фронте. Собственно, искать особо не пришлось – они служили в одной зенитной батарее. Батарей командовал старший лейтенант Михаил Киселев, а младший сержант Валентина Кузина была наводчицей орудия. Вместе прошли с боями до Будапешта, оба были награждены медалью «За взятие Будапешта», и, конечно же, «За победу над Германией». Война оказалась для них надежной свахой. Всю жизнь потом прожили не расставаясь, что называется, до гробовой доски. И День Победы у них всегда был семейным праздником.

Серьезные у России клоуны…

Не все знают, что за плечами у народного артиста СССР Юрия Никулина было почти семь лет армейской службы, фронтовые дороги Великой Отечественной войны, бои и походы. Я и сам об этом узнал, что называется, по служебной надобности. В 1975 году мне поручили взять интервью к 30-й годовщине Победы у «старшего сержанта запаса» Юрия Никулина. Я с удовольствием отправился на Цветной бульвар, в старый Цирк, куда ходил с детства. В директорском кабинете Никулина мы сидели одни, секретарю было дано указание не мешать нашей беседе. Пили чай. Юрия Владимировича, как выяснилось, никто особо не расспрашивал о его военном прошлом, а для него оно было весьма и весьма памятным. В 1939 году Юрий окончил десятилетку и был сразу же призван в армию. В зенитном дивизионе близ Сестрорецка он встретил советско-финскую войну, а за ней – Великую Отечественную.

В общей сложности народный артист СССР Никулин прослужил 7 лет, которые провел в жесточайших боях за Ленинград и Прибалтику. В мае 1946 года, прослужив еще год после окончания войны, он вернулся домой. Был награжден медалями «За отвагу», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией».

– Очень хорошо помню, как я переступал армейский порог. Это было 18 ноября 1939 года, в час ночи. У входа на призывной пункт стоял красноармеец с винтовкой. Я прошел, а отец, провожавший меня, остался ждать. Грань, отделяющая военную жизнь от гражданской, оказалась довольно ощутимой... День накануне прошел чинно и торжественно. Мы сходили с отцом во МХАТ, даже название спектакля помню — «Школа злословия». Вечером дома собрались школьные друзья. Был накрыт стол и все такое прочее… Служба моя началась с войны – с той самой «незнаменитой», финской, на которой, кстати, родился замечательный герой Твардовского Василий Теркин.

– Вы, наверное, с ним братья?

– Братья не братья, но побратимы – точно. Любимый персонаж. Брал с него пример. Однажды в 44-м под Валмиерой наш дивизион понес большие потери. Люди вымотались, устали, настроение подавленное. Вызывает меня к себе политработник Коростылев. «Давай, — говорит, — Никулин, ты человек веселый, у тебя друзья в каждой батарее, организуй-ка художественную самодеятельность». И стал я организовывать — и жнец, и швец, и на дуде игрец: придумывал скетчи, частушки, запевал в хоре, был конферансье. В разбитой парикмахерской нашел рыжий женский парик, раздобыл у старшины ботинки 46-го размера, тельняшку. Все это и стало моим первым клоунским костюмом. Партнер щеголял в старом фраке с бархатными отворотами и кирзовых сапогах. Успех был несомненный. Ребята воспрянули духом, повеселели. Или такой случай. Ночь, дождь, болото. Валимся с ног от усталости, а нам еще рыть окопы под орудия. Перекуриваем в ожидании, когда подбросят лопаты. Подходит майор, спрашивает: «Инструмент есть?». Я отвечаю: «Есть!» и достаю из-за голенища ложку. Хохот, смеется и командир. Работа уже не кажется такой невыносимой.

Самую дорогую свою награду – медаль «За отвагу» я получил в бою под Ригой. Вышла из строя телефонная связь. Я восстанавливал ее под огнем вместе с сержантом Ефимом Лейбовичем. Кстати, в дивизионной самодеятельности мы дебютировали с ним в паре: я был рыжим клоуном, а он — белым.

Тут в кабинет директора заглянул партнер Никулина по арене, народный артист РСФСР Михаил Шуйдин. Никулин обрадовался:

– А вот Миша – он тоже фронтовик, тринадцать раз в танках горел. Миша, расскажи! 

Шуйдин отмахнулся, но в разговор все же вступил. О себе рассказывал кратко и без улыбок. Воевал в 35-й гвардейской танковой бригаде механизированного Сталинградского корпуса на Воронежском фронте. Командир танковой роты 2-го батальона. За бои под городком Удовиченки был награжден орденом Красной Звезды.

Сегодня на сайте «Подвиг народа» разыскал наградной лист на гвардии старшего лейтенанта Шуйдина: «В бою за населенный пункт Удовиченки 25 августа 1943 года проявил себя храбрым и решительным офицером… Экипажем его танка были уничтожены 2 орудия ПТО, три станковых пулемета и до двух взводов вражеской пехоты…».

Сколько бы наших бойцов могли положить эти три станковых пулемета вкупе с разогнанными лейтенантом Шуйдиным полуротой стрелков…

– Серьезные у России клоуны, – заметил я на прощанье. – С ними шутки плохи: один из зенитки шарахнет, другой из танка пальнет.

– И шарахнем, – усмехнулся Никулин. – Вот почему мы с Мишей в клоуны пошли? Война принесла столько горя, переживаний… Потому-то так важно было после долгих лет гнева и ужаса вселять в людей чувство бодрости, веселья. Как сказал поэт, лучше вернуться с пустым рукавом, чем с пустой душой. Смех тоже лечит душевные травмы. Человек должен смеяться, это в его природе: человек разумный он же и человек смеющийся. Русский солдат всегда был оптимистом и шутником. Мы с Шуйдиным не исключение. Поэтому, сняв шинель, я рассудил, что для бывшего солдата дарить людям веселье, радость, хорошее настроение – такая же важная и почетная задача, как восстанавливать заводы и расчищать поля от мин.

– День Победы, каким он был для вас?

– В ночь на 9 мая наш дивизион готовился к наступлению. Концом войны и не пахло. Нам противостояла Курляндская группировка гитлеровских войск. Отделение разведки, которым я командовал, провело засечку целей и отсыпалось в блиндаже мертвым сном. Вдруг среди ночи в землянку кто-то влетает. Первая мысль: «тревога». А оказалось – Победа! Остаток ночи палили в небо трассирующими, ракетами, жгли костры, ликовали кто как мог… С окончанием боевых действий наш дивизион была расформирован. Но с фронтовыми друзьями я встречаюсь каждый год – 9 мая. Недавно был под Ленинградом. Разыскал наши старые позиции. Орудийные окопы все еще видны...

Специально для «Столетия»


Материалы по теме:

Эксклюзив
28.03.2024
Владимир Малышев
Книга митрополита Тихона (Шевкунова) о российской катастрофе февраля 1917 года
Фоторепортаж
26.03.2024
Подготовила Мария Максимова
В Доме Российского исторического общества проходит выставка, посвященная истории ордена Святого Георгия


* Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: американская компания Meta и принадлежащие ей соцсети Instagram и Facebook, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ), «Джабхат Фатх аш-Шам» (бывшая «Джабхат ан-Нусра», «Джебхат ан-Нусра»), Национал-Большевистская партия (НБП), «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «ОУН», С14 (Сич, укр. Січ), «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Свидетели Иеговы», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Артподготовка», «Тризуб им. Степана Бандеры», нацбатальон «Азов», «НСО», «Славянский союз», «Формат-18», «Хизб ут-Тахрир», «Фонд борьбы с коррупцией» (ФБК) – организация-иноагент, признанная экстремистской, запрещена в РФ и ликвидирована по решению суда; её основатель Алексей Навальный включён в перечень террористов и экстремистов и др..

*Организации и граждане, признанные Минюстом РФ иноагентами: Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал», Аналитический центр Юрия Левады, фонд «В защиту прав заключённых», «Институт глобализации и социальных движений», «Благотворительный фонд охраны здоровья и защиты прав граждан», «Центр независимых социологических исследований», Голос Америки, Радио Свободная Европа/Радио Свобода, телеканал «Настоящее время», Кавказ.Реалии, Крым.Реалии, Сибирь.Реалии, правозащитник Лев Пономарёв, журналисты Людмила Савицкая и Сергей Маркелов, главред газеты «Псковская губерния» Денис Камалягин, художница-акционистка и фемактивистка Дарья Апахончич и др..