Был у меня в Дзержинске друг детства Павел Хмелевский. Выросли мы на одной улице, вместе ходили в школу. Он учился в Минском пединституте, перед войной заболел и после операции приехал домой. Так мы снова встретились. И хотя теперь мои родители жили на другой улице, не по соседству с Хмелевскими, я по старой памяти снова стал навещать Павла. Их домик стоял на окраине, за ним, до самой железной дороги, простирался луг.
Вернувшись из Минска, я прежде всего направился к Павлу. Дома его не застал. Присел на крыльце рядом с Хмелевским-старшим, Никитой Никифоровичем.
Пришли Павел с моим братом Георгием и Ниной. Георгия война застала в Шерешево, где он работал лесоустроителем. По дороге из Бреста мы с Ниной зашли к нему и вместе вернулись в Дзержинск.
— Чего задумался, старина? — обратился ко мне Павел.
— Да вот эшелоны считаю. За полчаса прошел уже третий. И все на восток.
— Торопится, на Москву прет, мразь фашистская! — зло бросил Павел.— Пойдем в дом, есть новости.
Зашли в кухню. Павел плотно прикрыл дверь, начал:
— Встретил я сегодня приятеля своего Павлушу Шатилло. У них в доме немецкий комендант поселился, установил приемник. Утром, когда никого не было, Павлуше удалось послушать Москву. Новости невеселые. Идут бои на полоцком, лепельском и бобруйском направлениях. Одно ободряет — в тылу оккупантов партизаны начинают действовать. Понимаете, бьют уже фашистов! В одном западном районе Белоруссии отряд человек в сто напал на мотопехоту и уничтожил полтораста гитлеровцев. Молодцы! В другом районе партизаны забросали бутылками с бензином колонну танков, подожгли восемнадцать машин.
— Значит, фашистам дают жару! — оживились мы.
Я рассказал о том, что видел в Минске, о том, как мы разговаривали с моим другом Володей Омельянюком и хотели перейти линию фронта и вступить в Красную Армию, но потом друг Володиных родителей Степан Иванович Заяц предложил нам другое — организовать боевые подпольные группы и партизанские отряды. Стали сообща думать, как быть дальше.
— Сначала надо устроиться куда-то на работу, иначе немцы угонят нас в Германию, — предложил Георгий.
— Верно, — поддержал его Павел, — работая, легче создавать подполье. Не пойти ли нам на «Штамповщик»?
— Точно! Там мы скорее встретим надежных людей.
Наш разговор прервал сухой треск автоматных очередей. Мы бросились к окну и замерли. Враги гнали по шоссе колонну пленных. Голодные, ослабевшие люди еле двигались. Те, кто посильнее, поддерживали товарищей. Падавших от изнеможения гитлеровцы тут же пристреливали.
Когда колонна скрылась, мы вышли на дорогу. В кювете лежали трое убитых красноармейцев. У одного мы нашли свернутую трубочкой бумажку с фамилией и адресом. Мне запомнилась эта фамилия: Иванов, из Ленинградской области, год рождения 1918-й. Нина спрятала адрес в сумочку, надеясь после войны сообщить родителям о месте захоронения их сына. У двух других документов не было. Мы похоронили их у обочины дороги.
Вскоре мы устроились на «Штамповщике». Это было небольшое предприятие, изготовлявшее амбарные замки, кровати, дверные и оконные петли. Павла и Георгия направили в штамповочный цех, меня — в сборочный. Собирать замки оказалось несложно, и я быстро овладел этим делом. Георгий и Павел ловко управлялись возле штамповочных прессов, хотя то, что мы делали, нас интересовало меньше всего. Мы больше присматривались к людям, прислушивались, о чем они говорят, старались узнать, о чем думают.
Рядом со мной у тисков стоял невысокий, с виду суровый мужчина лет сорока. Его худое лицо прорезали глубокие морщины — следы пережитого. Какой-то затаенный свет излучали большие черные глаза. По всему было видно: клепать замки — занятие для него непривычное. В первый же день нашего знакомства сосед, вернувшись с обеда, сказал мне:
— Видел, сколько эшелонов с ранеными на запад идет? Здорово наши фашистов колотят!
Такая откровенность настораживала — ведь мы были совершенно незнакомы. Но чем-то он располагал к себе, внушал доверие. Решил познакомиться с ним ближе.
Иван Алексеевич Жуковец оказался на редкость интересным человеком. В 1919 году он стал коммунистом, добровольцем пошел в Красную Армию. Воевал в гражданскую. В конце тридцатых годов ушел в запас в звании капитана, поселился в Дзержинске, работал директором банка. Снова призвали в армию. В начале войны часть, где он служил, понесла большие потери. Жуковец с трудом вырвался из окружения, вернулся в Дзержинск и вот оказался на «Штамповщике».
Среди тех, с кем мы особенно сблизились на заводе, были братья Петр и Афанасий Дробленовы — разные по возрасту, характеру и жизненному опыту, но верные люди. Чувствовалось, что оба они хотят бороться с фашистскими захватчиками, но откровенного разговора с ними об этом я пока не заводил.
Однажды, возвращаясь с работы, говорю Павлу:
— Тебе не кажется, что нам пора собраться всем вместе и потолковать, что дальше-то делать?
— И я об этом думал. Вот только где соберемся? Ни у меня, ни у тебя дома не следует устраивать такую встречу.
Мы собирались пригласить и наших новых друзей. Но как они отнесутся к созданию подпольной организации, к участию в ней, можно было лишь предполагать. Одно дело ненавидеть врага, другое — работать в подполье, идти на смертельный риск, подвергать опасности не только себя, но и свои семьи.
— У меня идея! — нашелся Павел.— Попробуем договориться с Петром Дробленовым и после работы соберемся у него в кабинете. Думаю, это ни у кого не вызовет подозрения. Мало ли о чем шеф с рабочими может говорить.
Августовским днем, когда все уже разошлись с завода, в директорском кабинете собрались Иван Жуковец, Павел Хмелевский, братья Дробленовы, Георгий и я. Разговор шел начистоту.
— Посмотрите в окно! — горячился Жуковец. В это время по железной дороге, в каких-нибудь пятидесяти метрах от завода, проходил эшелон с танками и гитлеровскими солдатами. — Они едут убивать и грабить, а мы сидим сложа руки.
— А где мины взять, взрывчатку? — спросил Афанасий Дробленов.
— Для того мы и собрались, чтобы обсудить, как и какими средствами бороться с врагом, — спокойно ответил Хмелевский.
— Но прежде, — заметил я, — каждый должен подумать, готов ли он к этому.
— Это верно, — поддержал Жуковец. — Но я не сомневаюсь, что каждый, прежде чем прийти сюда, уже подумал и о своем долге перед Родиной, и об опасности.
Павел поднялся, чуть торжественно сказал:
— Ясно. Предлагаю считать нашу сегодняшнюю встречу первым заседанием подпольной группы «Штамповщика».
Все одобрили предложение, а Петр Дробленов шутя заметил:
— Я, как шеф, доволен: отныне на заводе будет надежная «общественная организация», на которую директор сможет опереться.
В это время в дверь неожиданно постучали. На секунду мы растерялись. Кто бы это? Вошел начальник цеха Функ. Жена у него немка, и его приход насторожил нас. Но тут Петр вскочил со стула и, стуча кулаком по столу, накинулся на нас:
— Рейху нужны добротные замки, а вы что делаете?! Ваш замок сам черт не откроет!
Спросив о чем-то шефа, Функ ушел. Когда дверь захлопнулась, все дружно рассмеялись.
О многом мы тогда переговорили. Не забыли, что надо, непременно надо достать радиоприемник и пишущую машинку. Павел и Георгий предложили начать сбор оружия для будущего партизанского отряда. Оказывается, они уже припрятали в урочище «Гай» пять винтовок, ручной пулемет, несколько десятков гранат и восемь ящиков с патронами. Ивану Жуковцу, в прошлом артиллеристу, поручили подумать, каким образом можно использовать артиллерийские снаряды, которых было много в лесах, для диверсий на железной дороге. Договорились и о постоянных контактах с минскими товарищами, об установлении связей с надежными людьми в городе и окрестных деревнях.
Так в Дзержинске была создана первая антифашистская подпольная группа.
Вести подпольную работу в маленьком городке, с одной стороны, легче, потому что люди ближе друг к другу, хорошо знают, чем живет каждый, чем дышит. С другой — сложнее: каждый человек на виду. Соблюдая осторожности, мы искали пути к людским сердцам, подбирали единомышленников.
