Наш бессмертный полк...

Так много ещё неведомых страниц открывает нам неожиданно война, годовщину Победы в которой только что отпраздновала страна. Мы слушаем ветеранов, читаем их воспоминания, документы военных лет и нам порой невдомёк, что за всем этим стоят и стояли живые люди, наши деды, отцы и матери. Вот и я узнал необычную страницу биографии своего близкого родственника – ветерана войны, но только после его ухода решился рассказать о том, что мучило его всю жизнь. 

Отец невесты приехал на нашу свадьбу из небольшого посёлка один: мать ухаживала за своей старенькой мамой. Родом – из коренных волжан, глубинка Саратовской области, смуглостью кожи, скулами, живыми карими глазами он походил на татарина. Рот большой, губы полные, несколько навыверт, к счастью, как он подчёркивал не раз, не передались его дочери, моей жене. Конечно, он разрывался между нами и посёлком, не раз звонил жене, чтобы узнать, как там мама. Накануне, раскуривая папиросу на лестничной площадке нашего дома, он спросил: «Будут ли на свадьбе его ровесники? К чему это говорю: надо ли надевать награды?»
Я уже звал его отцом (не «папа», именно – «отец») поскольку своего родителя, рано ушедшего после войны, почти не помнил, но у нас как-то не очень складно получалось: он был старше меня всего-то на двадцать лет, выглядел молодо, всегда живой, энергичный во всех делах. Хотя оба понимали: теоретически – мы могли быть отцом и сыном, тем более, мальчишек в его роду не было, одни девочки. И он всегда с гордостью знакомил меня с близкими и просто знакомыми людьми в своём посёлке, где его знала каждая собака. Отец закончил техникум, трудился на ГОКе (горно-обогатительный комбинат). Я пошутил: 
– Кроме моей мамы, с которой ты знаком, у нас не будет стариков... – и, увидев, как он разом погрустнел, поправился, – не в твой адрес камушек, она старше тебя на двадцать лет, поздно родила меня... А так, одни студенты будут и функционеры, – в то время, не найдя работы в газете, я устроился инструктором в комсомоле, занимался учащимися. 

Он обрадовался, что не будет «пьяных» рассказов о войне и что из коробочки не надо доставать медали. Тогда фронтовики почти все были неразговорчивые, не любили ни награды надевать на грудь, ни языком болтать. Да и докучать кому-то на свадьбе расспросами по-дурацки бы выглядело. Но, по прошествии некоторого времени, я спросил у молодой жены, где и как воевал наш батя. Она отмахнулась, сославшись на ту же причину: отец не любит говорить о военном времени. Но фраза, что он, провоевав почти всю войну в дивизии имени Дзержинского, вернулся домой почти через три года, в сорок восьмом, меня несколько удивила. 
Разговорились мы после большого застолья, устроенного в честь нашего с женой приезда, когда все друзья отца уже разбрелись по своим квартирам. Он тогда ещё откровенно попросил, чтобы я повнимательнее отнёсся к мужским обязанностям: выпили прилично, надо помнить о хмельном зачатии... Я порадовал его, сказав, что жена уже беременна, и он расплакался, так тронули мои слова. Сидели мы в свободной третьей комнате квартиры и не пускали к себе женщин: курили «Беломор», у меня своих сигарет не было и я не страдал никотиновой привычкой, а отец где-то достал настоящего чешского пива, «рихтовал», как выразился он, выпитое на застолье. 

Как вышли на разговор о войне, не помню, только я увидел вдруг, что он сжался, но, видимо, понимая, поздно или рано, ему придётся об этом говорить, не замолчал, стал рассказывать медленно, с трудом подбирая слова: 
– Я с 24-го... Помнишь фразу одного командующего фронтом: самая большая смертность пала на этот год рождения. Из пятерых – четверо были убиты, не закончив войны. Дивизию Дзержинского ты знаешь, я попал в неё не с самого начала войны, молод был, и угодил – прямо в Харьковский котёл. Там наших регулярных войск практически не осталось, дзержинцев бросали и бросали в атаку на укрепрайоны, где мыши невозможно было прошмыгнуть. В общем, крещение прошёл ещё то: от нашего взвода в живых осталось несколько человек, – отхлебнул пива из бокала с тонкими стенками, долго молчал, думал, наверное, как перейти к моментам службы, которые очень волновали его, – потом в заградительных отрядах был, держали солдат на линии обороны, чтобы, не дай бог, не бросились бежать. Страшно не только вспоминать, думать не хочется, а ведь ещё надо жить с этим грузом. А о переселении южных народов – не хочу даже вспоминать. Но поверь мне, говорю, как твой настоящий отец: ни одного выстрела наш взвод не сделал, когда местные жители собирали пожитки, ехали до станций с железнодорожными составами, грузились в теплушки... Хотя провокаций и вооружённых засад было немало. 

Он говорил и говорил, а я – молчал, боясь остановить его, понимая, что отец, наверное, впервые так откровенно рассказывал, ничего не скрывая от собеседника. Оказывается, приходили к нему пионеры из поселковой школы, спрашивали: «Дядя Коля, расскажите о войне, о том, как вы воевали?». «А что я мог им ответить? – отец почти плакал: то ли выпитое вино сказывалось, то ли, действительно, он так переживал, – говорил детям, что служба была неинтересная, связанная с патрулированием, наведением порядка при отступлениях или при наступлениях войск. Ведь это же десятки тысяч воинов и техники приходят в движение. Просили интересные эпизоды рассказать, как фашистов бил, дошёл ли до Берлина? А как я могу рассказать о том, что нас ещё до окончания войны отправили на подготовку Парада Победы, наши войска ещё лупили фашистов в Германии, а мы уже готовились к самому радостному и памятному для солдат событию – параду. А в июне 45-го, когда проходили по Красной площади, я нёс какой-то фашистский штандарт и бросил его к подножию мавзолея...» 

После войны отцу приходилось вместе с другими войсками заниматься и восстановлением разрушенного хозяйства страны, и нести патрульную службу, поддерживать порядок на улицах, на демонстрациях трудящихся и праздничных мероприятиях, типа дня физкультурника. Он даже показывал себя в эпизоде кинофильма с марширующими физкультурниками в августе 45-го года. Вернувшись домой после войны с опозданием более чем в два года, отец всегда задавал себе вопрос: «А я – воевал, защищал Родину?» Хотя ответ, по примеру других стран, лежал на поверхности: солдат выполняет приказ, если он начнёт раздумывать, рассуждать, насколько гуманен тот или иной приказ, враг вломится в его дом, захватит его деревню, город, Родину... 
И ещё отец знал, что в Ясной Поляне, где в доме Льва Толстого немецкие фашисты устроили конюшню и всё подготовили для сожжения имения великого писателя, никто не вымаливал у них пощады. Местные жители спасали постройки, как могли, и спасли, не дав разгореться пламени. И в тысячах других селений и городов нашей страны, временно захваченных Германией, для фюрера не готовили белого скакуна с золотой или серебряной уздечкой. И, тем не менее, всё-таки были такие факты... Без сомнения, это провалы нашей национальной политики, но факты – упрямая вещь. О возможном предательстве в некоторых регионах наши солдаты были проинформированы, поэтому они, без колебаний, выполнили приказ... 

Обо всём этом мы смогли ещё раз поговорить с отцом перед его смертью, когда до своего 75-летнего юбилея он не дожил несколько месяцев. Истерзанный болезнью, старыми ранами, но освободившийся, как на исповеди, от мучивших его всю жизнь вопросов, уходил спокойно, с чистой совестью. А в этом году его внук, в день прохождения «Бессмертного полка» прислал мне видеосообщение: на фото портрет моего тестя, он в солдатской форме, с автоматом, молодой, совсем мальчишка. Чуть ниже – подпись: «Рядовой дивизии имени Дзержинского... (ФИО). 1924–1999гг.»