Советские солдаты под Ржевом

На всем пути от Старицы до Ржева на тверских землях сожжены деревни. Совсем недавно здесь прошли наши бойцы. Они видели каменные леса. Они поняли: пустить немца — он пройдет по всему миру и от всех городов и сел оставит одни трубы. И с великой яростью в сердце пошли наши бойцы дальше, готовые к смерти и победе.

Пустынна древняя тверская земля. Остались только печи да колодцы, огонь да вода. Да кое-где в чистом поле плетни да скворечня. Воет и плачет ветер в печах. Каркают над ними вороны, свившие здесь гнезда. А на холмах стоят кресты, и кажется — ждут предки своих потомков снова на родную старую землю.

Уже идет народ в ржевские земли.

По всем дорогам на Ржев люди с узлами, с самоварами, корытами, лампами. На насиженные места! Великая душа народа памятлива к своей родной земле.

Под Ржевом целые деревни стоят лагерями вокруг печей своих домов. Под открытым небом женщины варят в печах обед. И кажется неугасимым этот огонь печей.

У черных труб висят люльки. Ночью под звездами слышна в чистом поле колыбельная песнь.

Вокруг печей на пепелищах из черных обгорелых досок, жердей, битого кирпича и жести возникают халупы, будки, связанные проволокой и веревками. Прожить бы до весны, до красного лета.

Поля здесь заросли бурьяном, который под ветром шумит, как жесть. Дикая земля уходит за горизонт к Ржеву, за Волгу, отвердевшая, как камень, в бурьяне и колючках — растениях военного времени. То не осенний ветер, мины воют над полем. Не плуг ее пашет, снаряды и бомбы разрывают на куски, со стоном вздыхает земля.

С наблюдательного пункта минометчиков в стерео-трубу видна южная часть города Ржева, где еще немцы. Бьет артиллерия за Волгой, выбивает, выдалбливает, выжигает немцев из развалин Ржева…

Ныне на холмах одни трубы, как черный лес. Нет старых улиц с веселыми окнами, где вдоль домов росли липы. Есть новые улицы, где их не было: пробитые артиллерией каменные просеки, сквозь которые проглядывается весь город до реки.

А на окраинах ни печей, ни труб — чистое поле. Одни лишь черные столбики, точно на кладбище,— воспоминание о домах, о жизни, которая здесь была, о русских людях, которые здесь родились, жили, любили и умерли. На свалке валяются лампы, подсвечники, дорогая и вечная утварь дома, которая теперь никому не нужна.

В увеличительные стекла стереотрубы виден весь городок, разбитые артиллерией водонапорные башни станции, развалины фабрики. Ползут, ползут по стенам и крышам немцы и кажутся зелеными гусеницами, присосавшимися к телу городка. Скосив головы в касках, перебегают немецкие солдаты по траншеям, куда-то исчезая в земляные норы. Целый мышиный городок.

В каждой улице вторая, земляная улица с ходами сообщения в дом, погреба и блиндажи. Под деревянным домиком второй, каменный дом, одноэтажный стал двух-этажным, двухэтажный — трехэтажным.

Все здесь полно обмана и коварства: вдруг раскрываются двери церкви, и не крестный ход — на паперти появляется шестиствольный немецкий миномет с поднятыми к небу стволами и дает серию через голову города. Гул прокатывается по пустым улицам…

На кладбище вдруг поднимается могильный холм, дает пушечную серию, переезжает на другое место и снова становится могильным холмом. Из желтой скирды выезжает самоходная пушка, кружится по городку, стреляет, как безумная, и въезжает в парадный подъезд, точно детская коляска.

Открылась крышка водостока. То не водопроводчик лезет — офицер из штабного блиндажа. То не трубочист нырнул в трубу — немецкий автоматчик, как сорока, выглянул, дал очередь, спрятался.

Вот за рекою из синего леса выходят большие черные орудия и двигаются к городку медленно, как процессия. Через двенадцать секунд там поднимаются столбы взрывов. Видно, как разбегаются фрицы по полю, как настигают их столбы, будто сама месть на черных ногах догоняет и разрывает, раздирает их на куски. В тишине полей далеко слышен грохот идущего по земле поезда. Открыт семафор. Стрелочник на последнем полустанке вылезет из воронки и переводит стрелки на городок.

Жерла орудий направлены на немецкие позиции, но они молчат, все еще молчат, пока поезд не подходит вплотную к станционным путям. Здесь он останавливается и из всех орудий дает залп. Один, другой, третий.

Над городом опускается ночь. Немцам страшны ночные неведомые тени, тайные шорохи чужой земли, шум крыльев пролетающих птиц. Страшна эта чужая, великая, необъятная и непонятная, ничем не покоренная Россия, края которой за тысячи верст, за тысячи городов и сел…

В полночь вдруг слышат бойцы знакомое тарахтанье, будто по небу едет таратайка. Бойцы смеются: «Яшка- приписник».

У-2 тихо, как летучая мышь, повис над ближайшим кварталом и бомбы опускал прямо в трубы, точно капал. И только когда отбомбился и чихнул где-то за лесом, улетая, в немецких траншеях поднялся страшный гвалт и пальба, полетели в небо ракеты, трассирующие пули.

Рассвело. Послышался грохот идущих танков, словно первые трамваи. И в тумане голоса, голоса куда-то зовущие. Появились в касках с автоматами бойцы.

И бойцам передовой, которые уже много дней лежат на окраине населенного пункта, на дне щелей, черные от гари и пороха, среди огня и грохота, день и ночь, ночь и день, эти люди, возникающие из тумана, в касках, с авто-матами, казались чудо-богатырями, пришедшими им на помощь.

…Откуда-то далеко-далеко из ночи ударила дальнобойная. По полям и холмам катился гром, и в районе к западу от Ржева подымались огненные столбы. Бойцы лежали на дне щелей и с одобрением слушали гул земли от отечественной артиллерии. Железный ветер проносится над их головами, очищающий ветер огня.

Все дальше и дальше катится вал огня. И еще стояли черные столбы от взрывов, еще гудела земля, а наши бойцы в немецкой траншее, будто прилетели верхом на последних снарядах. Оглохшие фрицы, ничком лежащие на дне траншеи, не успели увидеть белого света, а уж у горла штык!

Они вылезают друг за другом из земляной норы с поднятыми руками, оглохшие и засыпанные землей, заросшие рыжей шерстью, с белыми от страха глазами. Противно бойцу на них глядеть.

Немцы ведут бешеный огонь, стремясь остановить натиск наших частей. Мертвый кирпичный дом в населенном пункте вдруг ожил. В окнах, точно псы, появились пулеметы, в глухой стене открылась амбразура и появилась пушка, из невидимых щелей застрочили немецкие автоматчики, с крыши, как яблоки, полетели гранаты.

Танк КВ подмял немецкий блиндаж у дома, стал у двери, дал несколько выстрелов. Потом передвинулся на перекресток, как регулировщик,— куда повернет пушку, немцам ни пройти, ни проехать, ни проползти.

Уже бой идет в домах, в узких и темных коридорах, между спальней и столовой, между комодом и шкафом, от чердака до погреба. Уже не слышно выстрелов, только крики. Проклятья, шум падающих тел…

За только что занятыми домами огороды, изрытые воронками. Слышен разговор из земли, шепот, кряхтенье. То ветер шумит? Или сама земля разговаривает? Или люди?

Люди. Люди. Стой! Кто здесь?

Боец уже замахнулся гранатой, когда неожиданно перед ним открылся люк. Появился из земли старик:

— Мы русские!

Он подошел к бойцу, разглядел его в свете утренней звезды и вдруг поднял руку и перекрестил его и автомат его, поле над бескрайним небом, всю Россию, которая лежала там, вдали, и из которой явился этот боец с автоматом.

И стали из земли появляться люди со странными черными лицами и блуждающими глазами, будто выходцы с того света. Старики с исполосованными спинами, седые женщины со спящими детьми, которым снились утренние сны…

Они ждали. Месяцы слышали они рядом русские голоса и между ними и собой немецкий лай в траншеях, будто сторожили их цепные псы.

А вдали слышен все удаляющийся бой. Это наши войска преследуют отступающих немцев.