Последняя атака гитлеровцев

К концу сорок второго

К концу сорок второго года внешний фронт окружения Сталинграда усилиями Юго-Западного и Сталинградского фронтов был отодвинут на 200-250 километров на запад. Но еще дальше ушла конно-механизированная группа гвардии подполковника Еременко. Она перехватывала коммуникации врага, громила на марше спешившие на фронт подкрепления, сеяла панику в фашистском тылу.

Ужас на врага наводили залпы гвардейских минометов. Какая-нибудь немецкая часть спокойно располагалась на ночлег, уверенная в своей безопасности: фронт громыхал где-то в 200 километрах на востоке. И вдруг небо озарялось кровавыми сполохами, его прорезали хвостатые огненные стрелы реактивных снарядов. Все вокруг превращалось в ад: дрожала земля, все горело, лопалось, взрывалось. Точные удары катюш обеспечивал четкой связью взвод старшего сержанта Исаичкина.

Петр был влюблен в новое наше секретное оружие, считал, что ему здорово повезло: не каждому дано служить в гвардейских минометных частях. Сердце трепетало от гордости, когда на привале друзья запевали гвардейскую Катюшу.

Дерзкий рейд гвардейских минометчиков не на шутку всполошил немцев. Ведь залпы “катюш” гремели уже неподалеку от Ворошиловграда, а входившие в состав группы конники 7-го кавкорпуса побывали даже близ крупного железнодорожного узла на Донбассе – Дебальцево.

Командование фашистских войск решило во что бы то ни стало расправиться с отважным отрядом. И особенно заманчивым представлялось врагу захватить образцы неуловимого советского секретного оружия.

И такая возможность фашистам, казалось, улыбнулась. Их крупным силам удалось втянуть группу в затяжное кровопролитное сражение, охватить ее с флангов.

После многочасового боя гвардии подполковник Еременко приказал занять круговую оборону, измотать врага и затем вырваться из окружения.

Гвардии старший сержант Исаичкин мог бы остаться при своей рации: дивизион нуждался в надежной связи. Но “катюшам” не в меньшей мере требовалось надежное боевое обеспечение.

К концу сорок второго

— Пошлите меня в прикрытие,— обратился Исаичкин к командиру дивизиона.

— Возьмите с собой ребят покрепче,—приказал гвардии капитан Портянкин.— Скажите им: стоять надо насмерть. Немцы через них не должны пройти: позади — «катюши».

Выбирать людей для боевого охранения Исаичкину, собственно, не пришлось. Каждый боец был на счету. Гвардии старший сержант вскинул на плечо ручной пулемет и повел отделение занимать позиции.

Привели в порядок сохранившиеся, должно быть, с прошлогодних боев окопы. Впереди сиротливо стоял сгоревший танк Т-34. Петр подумал о судьбе танкистов: «Спаслись ли ребята?» И, словно угадав его мысли, один из бойцов заметил:

— Небось им и броня не помогла… Каково же нам придется?

— А ты что, заранее труса решил праздновать? —повернулся к нему Исаичкин.

— Не то чтобы так, а все же боязно,— пробормотал боец.— Помирать-то неохота, товарищ гвардии старший сержант. Аль вы не согласны?

Солдат был из хозяйственной команды. Кто знает, что у него на душе? Но о смерти он сказал вслух, его слышали все. Нужно было и ответить так, чтобы услышали все.

— Помирать никому неохота, Петрушин. И сюда мы пришли не за смертью, а чтобы врага истреблять. От мертвых какая польза Родине? Мы должны победить в бою, а для этого надо прежде всего подавить в себе, как ядовитую гадину, труса, преодолеть страх.

Сказал так командир отделения и – удивительное дело – сам себя почувствовал увереннее от собственных слов. Воевал он уже год и не раз убеждался, что трусость и страх – не одно и то же. Страх живет в каждом человеке, нет людей, не боящихся смерти, а трус – существо более неприятное. Преодолев страх, человек способен на подвиг, а трус всегда останется трусом.

— Мы нужны Родине живые,- повторил он.

— Фрицы! – крикнул наблюдатель.

На фоне зари Исаичкин увидел смутные силуэты. Гитлеровцы шли нагло, без прикрытия.

— Отделение, к бою!- скомандовал Исаичкин.

Сам он положил “Дегтярева” на бруствер, оттянул затвор и короткими очередями хлестнул по набегавшим на окоп фигурам. Словно споткнувшись о невидимую преграду, один гитлеровец покачнулся, выронил автомат и повалился на землю. За ним еще один, еще… Рядом щелкали карабины Михаила Алейника, Ивана Петрушина…

Враг не ожидал такого отпора. Атака захлебнулась. И сразу же, должно быть в отместку за неудачу, противник обрушил на горстку смельчаков артиллерийско-минометный удар. Вокруг траншеи закипело море огня.

Канонада стихла так же внезапно, как и началась. Гитлеровцы снова пошли в атаку. Они бежали мелкими группами, стреляя на ходу из автоматов.

— Огонь! – охрипшим от копоти и пыли голосом скомандовал Исаичкин.

Он не сразу понял, почему в ответ раздались лишь жидкие хлопки выстрелов. Об этом просто некогда было думать: немцы ползли слева и справа, и он бил, бил, пока не кончился диск.

— Подай новый! – прохрипел Петр второму номеру, но тот неожиданно грузно навалился ему на спину и медленно осел на дно окопа.

— Что с тобой, Петрушин? – повернулся к нему Исаичкин и замолк, увидев, как по щеке солдата стекала волнистым ручейком кровь.

“Сколько же нас осталось?” – кольнула тревожная мысль. И сразу приободрился, услышав хлесткие очереди пулемета Алейника. Подавали признаки жизни и окопы слева и справа… Сколько раз бросались в этот день на позиции гвардейцев гитлеровцы, Исаичкин и счет потерял. А ночью к нему пробрался связной командира батареи. Он принес приказ командира дивизиона: “Удерживать позиции до последней возможности. Завтра предпримем прорыв”.

Это значило: об отдыхе, о замене нечего и думать. Понимал Исаичкин и другое: новый день вряд ли будет легче минувшего. Немцы наверняка еще яростнее будут штурмовать позиции, а командир дивизиона мало чем сможет помочь ему: во-первых, снарядов почти не осталось, берегли для прорыва; во-вторых, немцы находились так близко, что применить против них “катюши”, не поразив своих, невозможно.

В черном небе ни одной звезды. Тяжелые тучи. Холодный, обжигающий ветер. Посыпалась льдистая крупа. В тесной промерзлой траншее он и Миша Алейник сидели, спина к спине, согревал друг друга, не смыкал глаз ни на минуту и не выпускал из рук оружия.

А немцы – в каких-то полутораста метрах. Слышно, как в их окопах звенят котелки, металлические кружки. Даже голоса слышны. Петр в школе не учил иностранные языки, убегал с занятий, а теперь ругал себя: можно было бы о планах фрицев проведать. Впрочем, намерения гитлеровцев и без того ясны.

Едва засерел рассвет, враг предпринял очередную попытку захватить позиции дивизиона. И вновь главный удар их пришелся по окопам отделения Исаичкина. Плюхались и с сухим треском лопались спереди и сзади мины, вспарывали землю снаряды. От шквального ливня пулеметных и автоматных очередей взъерошилась земля перед траншеями.

После каждого артобстрела немцы поднимались в атаку, уверенные, что на этот раз на их пути не осталось ничего живого. И каждый раз Исаичкин, стряхнув с себя землю, встречал их губительным огнем. Иногда гитлеровцам удавалось приблизиться на расстояние одного броска. И тогда Петр пускал в ход гранаты. Он швырял их, чуть придержав в руке, с таким расчетом, чтобы они взрывались в момент падения. Сперва подымались пыль и дым, потом все рассеивалось.

— Неплохо, старшой! — кричал ему Алейник.

Он и сам видел, что неплохо: после каждого броска перед окопом оставалось несколько трупов. Это была последняя атака гитлеровцев.

Измотав врага жесткой обороной, наше командование нанесло внезапный ответный удар. Огненный смерч обрушился на позиции гитлеровцев. А потом, перепрыгивая через траншеи, мимо Исаичкина побежали конники.

Тяжело бежать в валенках и полушубке. Во сто крат тяжелее,— когда тебя поливают свинцом. Захлебывались автоматы, стучали пулеметы. И не всем хватило мужества идти грудью на этот свинцовый дождь. У Исаичкина похолодело в груди, когда он увидел, как, взмахнув руками, упал лейтенант — командир эскадрона, и вся цепь дрогнула, заколебалась. Неужели сорвется прорыв?

Конечно же он не собирался заранее возглавлять атаку. У него была своя задача: поддержать атаку огнем пулемета. Но какая-то сила выбросила его из окопа. В несколько прыжков Исаичкин оказался среди приникших к земле бойцов.

— За мной! За Родину! Вперед! – во всю силу легких выдохнул он и, не оглядываясь, побежал дальше, не сомневаясь, что остальные поднимутся и побегут за ним.

Они не могли не подняться. Ненависть к врагу, любовь к родной земле были в них сильнее страха. Старший сержант Исаичкин лишь напомнил им об этом. Яростным броском гвардейцы ворвались в расположение фашистов, били их прикладами, кололи штыками.

Исаичкин действовал ручным пулеметом, как дубиной. Он замахнулся на здоровенного рыжеволосого немца, с силой опустил приклад на его голову и тут же почувствовал жалящий укус в плечо; левая рука повисла, как плеть. Старший сержант растерянно оглянулся. Бой затухал, распавшись на отдельные мелкие очаги. Путь отряду был расчищен.

За полуразрушенными стенами кирпичного сарая водители “Катюш” прогревали моторы. Слили горючее из всех машин. Его хватило только для заправки двух установок; остальные пришлось взорвать. Не удалось немцам и на этот раз разгадать секрет русских “катюш”.

Оцените статью
Исторический документ
Добавить комментарий