Проблема идеологического обоснования российской политики на Западном Кавказе
Публикации | ПОПУЛЯРНОЕ | Спартак ЖИДКОВ (Абхазия) | 04.04.2013 | 16:11
«Черкесский вопрос», или то, что обычно понимается под этим выражением, приобрел особую остроту именно сегодня, накануне «Олимпиады-2014». Однако нет сомнений, что и в ближайшие за этим событием годы названная проблема останется актуальной. Многие российские политологи пытаются определить ее масштаб, но четкого плана решения данного вопроса, судя по всему, еще не выработано. Между тем не лишне было бы для начала попытаться решить: относится ли «черкесский вопрос» к области политики или к сфере идеологии? Тогда будет яснее, какие усилия следует предпринять Москве, чтобы нейтрализовать негативные тенденции последних лет.
С одной стороны, участники радикальных политических движений на Западном Кавказе (1) сегодня поднимают именно политические вопросы, и попытки ряда грузинских или других иностранных деятелей воспользоваться ситуацией тоже относятся к области реальной политики. С другой стороны, нельзя не признать, что угрозы безопасности России, которые сегодня с тревогой отмечаются Москвой, лежат (во всяком случае, пока) в плоскости идеологии.
Нельзя не заметить, что политический радикализм – с требованиями выхода из состава Российской Федерации тех или иных областей, – не увлекает широкие массы в адыгских республиках. Сегодня Москва может не опасаться повторения чеченских событий на Западном Кавказе. Точно так же и опасения широкомасштабного возвращения на Северный Кавказ из мусульманских стран потомков переселенцев XIX века не оправдались. Это наглядно показала война в Сирии, где погибло до 70 тыс. чел.; несмотря на это, из Сирии на Кавказ приехали за два года лишь несколько сотен человек.
В то же время нельзя не заметить резкой радикализации антироссийских настроений в «черкесских» (адыгских) республиках Северного Кавказа. Однако здесь необходимо учитывать несколько оговорок, очень существенных. Прежде всего, для всех очевидно, что широкое распространение Интернета, а в последние годы – еще и социальных сетей позволяет популяризовать лозунги, привлекательные именно своим радикализмом, простотой и доступностью для массового сознания. Что создает иллюзию резкого роста популярности подобных идей среди всех слоев населения – а не только среди тех групп, которые активно пользуются Интернетом.
Далее, радикальные идеи рождаются не сами по себе, а в обстановке социального недовольства, у которого может быть много причин. Понятно, что реализация этих лозунгов не сможет решить проблемы, порождающие это недовольство. И это прекрасно понимают представители того поколения, которому сегодня принадлежит власть в республиках Западного Кавказа. Но есть и третья, самая острая проблема. Дело в том, что сегодня России практически нечего противопоставить идеологии радикалов, а это означает, что современная идеологическая концепция Москвы в отношении Кавказа весьма уязвима.
Между тем именно в последние несколько лет Россия сделала важнейший политический шаг, который должен был в значительной степени укрепить ее популярность в регионе – признание независимости Абхазии и Южной Осетии. Не случайно именно после окончания боевых действий в 2008 году грузинская дипломатия предприняла ответные меры по расшатыванию позиций России в этом регионе, чтобы нейтрализовать рост пророссийских настроений. И надо сказать, старания грузинской стороны большей частью оправдались.
А проблема заключалась отнюдь не в том, что Россия не проводила верной политики на этом направлении – она ее проводила, – а в том, что эта политика не получила должного идеологического оформления.
Каковы были устремления адыгских народов Северного Кавказа – кабардинцев, черкесов, адыгейцев, шапсугов – накануне и сразу после распада Советского Союза, т.е. в конце 1980-х – начале 1990-х гг.? Первой и главной задачей, поставленной лидерами национальных движений, была защита суверенитета Абхазии. Очень скоро, с появлением Ассамблеи горских народов Кавказа (АГНК), эту задачу стали считать первостепенной во всех республиках от Адыгеи до Дагестана. Адыгские народы стали считать своим долгом поддержку Южной Осетии, осетины и дагестанцы – поддержку Абхазии, и т.д. Когда же Ассамблея превратилась в Конфедерацию народов Кавказа (КНК) и сделалась реальной политической и военной силой, она помогла России утвердить на Кавказе тот порядок, который сложился к настоящему времени. Именно эта роль черкесских народов, несправедливо забытая в России, должна была бы стать основой для прочного идеологического взаимопонимания между Москвой и кавказскими народами.
События 2008 года показали, что политика «умиротворения», проводившаяся Москвой в отношении Грузии и Азербайджана, оказалась ошибочной. Дипломатия середины 1990-х, строившаяся на принципе взаимного признания «территориальной целостности» бывших республик СССР, не сделала Грузию союзником России, не избавила Москву от чеченской войны. Надо сказать, что российское руководство довольно скоро осознало необходимость учета геополитических интересов северокавказских наций. Поэтому в Москве быстро перешли от попыток противодействия волонтерам Конфедерации в деле защиты Южной Осетии и (особенно) Абхазии к фактической поддержке их усилий и разрешили им принять участие в боевых действиях. Создание двух свободных республик, как бы ни относились к этим событиям в Тбилиси, кавказцы могли считать своей победой. И эта победа не противоречила ни территориальной целостности России, ни ее внешнеполитическим интересам.
Правда, это стало ясно далеко не всем и не сразу. В начале 1990-х гг. стереотипы советского периода заставляли Москву с опасением относиться к политическим инициативам народов Северного Кавказа, к их военной активности. Конфедерацию Народов Кавказа рассматривали как опасную для государства организацию, как потенциального союзника враждебных России держав или даже прообраз мифической Горской Республики от Черного до Каспийского моря. Эти страхи подогревались неблагоприятным развитием событий в Чечне. Между тем Юсуп Сосламбеков, представитель чеченского народа и второе лицо в Конфедерации, в конечном итоге оказался вынужденным покинуть Чечню, вступив в конфликт с Джохаром Дудаевым, а сама Конфедерация так и не вовлеклась в военные действия против федеральных сил в Чечне. Если проанализировать события 1994 – 1995 гг. на Кавказе, то нетрудно заметить, что и в разгар чеченской кампании руководство КНК было сосредоточено на защите Абхазии от грузинского реванша. Непонимание этой реальности побуждало отдельных российских чиновников делать резкие выпады против Абхазии и Конфедерации, и это заметно пошатнуло репутацию России на ее южных рубежах в 1990-х гг.
Практически все конфликты между республиками Северного Кавказа (кроме Чечни) и Москвой сводились к тому, чтобы позволить кавказцам защищать Абхазию и Южную Осетию. Но и эти конфликты можно пересчитать по пальцам. И это объясняется тем, что даже в самые сложные периоды кавказцы чувствовали, что де-факто Россия гораздо более лояльна к борьбе абхазов и осетин за независимость, чем могло показаться на первый взгляд.
Москва направила свои миротворческие силы в зону противостояния сначала в Южной Осетии (в 1992 году), затем в Абхазии (в 1994 году) и тем самым предотвратила угрозу возобновления военных действий. Абхазия и Южная Осетия благодаря русской защите не стали аналогом ни Курдистана, ни Западной Сахары. Абхазия ощущала многостороннюю поддержку Москвы даже в годы официальных санкций стран СНГ. Именно по этой причине между Абхазией и Россией неизменно царило взаимопонимание (за исключением небольшого эпизода в 2004 году). Судя по всему, даже в Тбилиси понимали, что попытки взять реванш за проигранную военную кампанию не обещают ничего хорошего. По сути, нападение Михаила Саакашвили на Цхинвал в 2008 году было последней отчаянной попыткой переломить ситуацию: в Грузии не могли не понимать, что второй такой попытки Россия не допустит.
Тем не менее и Россия, и Абхазия вынуждены были на протяжении многих лет считаться с позицией евроамериканского сообщества, которое настаивало на сохранении советских границ на Кавказе. А эти требования, в свою очередь, подогревали воинственные настроения среди части грузинского общества. Угроза грузинского реванша ставила под сомнение все военные достижения кавказцев, еще совсем недавно сражавшихся за независимость Абхазии. В течение 15-летнего отрезка времени между грузино-абхазской войной и признанием независимости Республики Абхазия (1993 – 2008 гг.) и черкесы, и другие кавказцы жили в неуверенности: останутся ли плоды их военных побед в неприкосновенности – или придется снова сражаться, и неизвестно, при каких условиях?
При этом следует помнить, что именно позиция кавказских наций, неизменно выступавших в поддержку независимости и неприкосновенности Абхазии, была важным политическим аргументом. Российские дипломаты и политологи не раз указывали на национальные интересы народов Северного Кавказа, прежде всего адыгских народов, обосновывая свое политическое и военное вмешательство в абхазские дела.
В 2008 году, привлекая к боевым операциям по защите Южной Осетии отряды чеченских добровольцев, Москва продолжила политические традиции 90-х и создала условия для того, чтобы чеченцы и русские снова, как в 1992 году, оказались по одну линию фронта. В 1992 году в Абхазии совместно сражались чеченские и русские волонтеры, а в 2008 году – российская армия и батальон «Восток». С политической точки зрения действия Москвы в 2008 году были безупречны. Однако политический успех не был подкреплен идеологически. И этим в немалой степени можно объяснить успехи грузинской дипломатии на Северном Кавказе в последующие годы. Именно разочарованием, которое ощутили многие кавказцы после окончания грузино-абхазской войны, в немалой степени объясняется попытка некоторых лидеров найти выход из ситуации в примирении с Тбилиси и активным сотрудничеством с враждебными Москве силами.
Сегодня многие российские политологи, правильно оценивая опасность, которую представляет для государства радикализация «черкесского вопроса», склонны воспринимать политическое оживление на Северном Кавказе исключительно как угрозу, как нечто враждебное России. Очень соблазнительно видеть в любой активности кавказцев (и не только кавказцев) исключительно «происки врагов», чаще всего зарубежных. «Демонизация» черкесского национального движения приводит к тому, что теряется почва для серьезной дискуссии. А противопоставить радикальным лозунгам, в сущности, нечего.
Конечно, это касается не только Кавказа: поиском национальной идеи давно занимались и официальные власти, и широкие круги общественности в масштабах всей России, и пока ни к какому результату не пришли. Однако бесспорно, что Россия как великая держава остается верна своим традициям минувших веков.
Российская империя, как и всякая держава, строилась мечом, но при этом почти всегда демонстрировала разумную терпимость и в национальном, и в религиозном, и в культурном вопросе. Но что гораздо важнее – побежденным были предоставлены широчайшие возможности влиться в ряды победителей. Нет нужды перечислять представителей тюркской, кавказской, польской, литовской знати, вписавшихся в высшие круги русской аристократии. После покорения каждой новой страны местные жители легко включались в состав русской армии и русской администрации и участвовали в дальнейших завоеваниях. Если проследить историю присоединения к России Поволжья и Сибири, нельзя не отметить традиции, которой придерживались русские наместники. В большинстве завоевательных походов участвовали представители уже подчинившихся народов наряду с русскими и казаками. Вместе с ними татары и башкиры идут на покорение Западной Сибири, а сибирские татары – на Енисей и на Лену и т.д.; даже во главе отрядов часто стоят два командира – один с русской, другой с тюркской фамилией. Жесточайшие репрессии Ивана Грозного практически не затрагивали «инородцев», которые в этот период без страха продолжали службу русскому царю, а иной раз добровольно искали союза и признавали свой вассалитет.
Крестившиеся «инородцы» признавались в старой России полностью «своими». Присягнувшие на верность могли рассчитывать на благосклонность правительства и отличную карьеру, даже если на протяжении десятилетий вели против русских вооруженную борьбу. Но условия были созданы и для тех, кто не желал оставлять веры предков. В течение двух столетий после освобождения России из-под татарской зависимости, до 1682 года, в глубине русских земель, близ Нижнего Новгорода, существовало Касимовское ханство, в котором официальным вероисповеданием был ислам. Правителями русские цари назначали татарских князей, которые вели происхождение от крымских, казанских, сибирских ханов – например, хана Кучума, упорного противника Ермака. Среди касимовских ханов были взятые в плен с оружием в руках, были и сдавшиеся после долгой борьбы. Ни в одном европейском государстве ничего подобного мусульманскому анклаву на территории России не существовало.
В XVI – XVII столетиях, когда в русском государстве господствовало местничество и при любом споре о назначении на должность последним аргументом становилась знатность происхождения, первое место по знатности официально занимали потомки разных мусульманских владетелей, принявших христианство. Уже за ними следовали русские князья, в том числе и Рюриковичи, а далее – бояре и представители всех остальных сословий.
Мало того, на окраинах Российской империи в период ее подъема и расцвета существовал ряд полунезависимых государственных образований, которые имели право вступать в дипломатические отношения, а иногда и вести военные действия собственными силами.
Сегодня эта политика остается на повестке дня, но в российской историографии не подчеркивается эта политика симбиоза, которая позволяла России на протяжении многих веков сохранять могущество и единство. А сделать акцент на этой особенности было бы очень полезно. Надо надеяться, именно в таком контексте будет реализовано пожелание российского президента Владимира Путина о создании единого учебника истории, который показал бы, что «судьба России создавалась единением разных народов, традиций и культур».
Что касается новейшей истории Западного Кавказа, то и этот регион ждет правильного освещения прошедших двух десятилетий. По сути, в этот период Москва дала народам Северного Кавказа не только экономическую и культурную автономию. Она предоставила им право на проведение собственной внешней политики, и дала возможность действовать по своему усмотрению в максимально широких рамках, какие может себе позволить великая держава.
Однако эта реальность сегодня хотя и не отрицается, но фактически забыта. А попыток подвести официальную идеологическую базу под новую политику России, позволившую ей в 2008 году снова заявить о себе как о великой державе, не делается. Между тем сохраняется уникальная политическая ситуация, при которой все споры, возникавшие между Москвой и Северным Кавказом из-за Абхазии, отошли в прошлое. И такие позитивные изменения неплохо бы закрепить.
(1) Имеется в виду территория, на которой проживают народы абхазо-адыгской группы.
Абхазия Западный Кавказ: современные проблемы Россия черкесы
