В нашей газете уже было опубликовано более двух десятков рассказов о ветеранах Великой Отечественной, афганской и чеченской войн, но сегодня мы представляем вам человека поистине уникального. В этом году (статья написана в 2001 г. – прим. «Отваги») Александру Михайловичу Кизрину исполняется ровно сто лет, но даже не это главное. Не знаю, как в остальной России, но в Мордовии «дед Саня» (как называют его односельчане) – единственный оставшийся в живых участник Гражданской войны.
БРОНЕПОЕЗД № 70
Осенью 1919 года Александр Кизрин и еще несколько его односельчан-ровесников получили повестки, в которых им предписывалось прибыть в саранский уездный военкомат для прохождения действительной военной службы. От родного села Монастырское до города призывники шли пешком, а в Саранске их разместили в общежитии Рабфака.
Почти месяц шли занятия, на которых новобранцы учились обращению с «трехлинейной винтовкой образца 1891 года» и пытались вникнуть (при помощи комиссара) в политическую ситуацию, сложившуюся в России на тот момент. Политработнику можно посочувствовать: Кизрин, к примеру, никогда в школу не ходил и не мог даже расписаться. Остальные парни тоже никогда ни про Карла Маркса, ни про Фридриха Энгельса не слыхивали.
Когда краткий курс военного дела подошел к концу, молодым солдатам выдали первое в их жизни казенное обмундирование: гимнастерки с шароварами, ботинки с обмотками и шинели с папахами. После обмундировки их построили в колонну «по три» и повели на железнодорожный вокзал, где новобранцы разместились в товарных вагонах по принципу «сорок человек или восемь лошадей».
Уселись парни на дощатые нары, и эшелон тронулся. Ехали долго: путь от Пензы до Новочеркасска (через Ртищево, Лиски и Воронеж) с остановками занял почти три месяца. В Новочеркасске вновь прибывших распределили по частям Красной Армии, выдали оружие и объяснили, что им выпала честь освободить Северный Кавказ от войск генерала Деникина и многоязыкой армии иностранных интервентов. Тогда же приняли присягу, начинавшуюся со слов: «Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии».
Кизрин попал служить на бронепоезд № 70 «имени Володарского». Кто такой этот Володарский, ему не объяснили, да и до сей поры Александр Михайлович этого не ведает. Первым местом службы Кизрина была должность заряжающего при трехдюймовом орудии. Повезло, можно сказать: броня в два пальца толщиной, за ней ни пуля, ни шрапнель не страшны.
Весь март бронепоезд имени Володарского прикрывал огнем красноармейцев, отбивавших у белогвардейцев Ставрополь, Пятигорск, Владикавказ, Грозный и Петровск (позже переименованный в Махачкалу). Куда стреляли, по каким целям, этого Кизрин не видел. Амбразура узкая, а к прицелу его бы не пустили, даже если бы и попросился. Да и некогда в бою: взял снаряд из рук достающего, донес его до орудия, загнал в казенник и отошел. Лязгнул замок, командир дернул за брезентовую «колбаску», рявкнул выстрел, ствол откатился назад, выбросив из себя дымящуюся стреляную гильзу. И снова окрик: «Снаряд!!!».
Не успела Красная Армия полностью освободить Кавказ, как пришла новая напасть: в апреле из северной Таврии начала наступление армия барона Врангеля. Три бронепоезда, в том числе и «Володарский», были срочно переброшены из-под Грозного в район легендарной Каховки, где действовала не менее легендарная 1-я конармия Буденного. Впрочем, об этом Кизрин тогда и не догадывался: его дело снаряды подавать да глотать пороховой дым.
Из бытовых подробностей службы дед Саня вспоминает одну: из довольствия солдатам выдавали только чуреки, которые выпекались в полевой кухне бронепоезда. Остальной приварок добывали сами, где придется. Местные крестьяне в еде не отказывали: с солдатами спорить – себе дороже выйдет.
Довелось красноармейцу Кизрину поучаствовать и во взятии Перекопа, на котором окопалась армия «черного барона» Врангеля». Пехотинцы, которым повезло выжить в той мясорубке (приуроченной к третьей годовщине Революции), потом штурм Турецкого вала чуть ли не каждую ночь в кошмарных снах видели, а в бронепоезде все было спокойно. Подъехали на нужный участок и начали лупить по врангелевцам из своей трехдюймовки.
Из-за специфики службы красноармеец Кизрин так ни разу и не увидел ни одного живого или мертвого врага. Ни в Крыму, ни на Украине, где в 1921 году бронепоезд №70 участвовал в разгроме повстанческой армии батьки Махно. Солдатское дело – выполнять приказы, а классовая борьба, это для людей ученых.
ПРОТИВ ЧЕЧЕНСКИХ БАНД
Когда Гражданская война закончилась, бронепоезд перевели «на запасный путь», а заряжающий Кизрин дослуживал положенный срок на Северном Кавказе, в Чечне, в пешем строю. Слушая рассказы деда Сани о том времени, просто поражаешься, слыша от него названия, до боли знакомые по военным сводкам последних лет. Впрочем, дадим слово самому Александру Михайловичу.
– Доехали мы до Беслана, потом до Грозного. Станицы вокруг большие, казачьи. Дальше повели нас через большую трещину в горах, и вышли мы на какую-то большую площадь, а на ней три крепости, в которых раньше ихний генерал Шамиль сидел. Называются Шатой, Ведено и Ботлих. Постояли там немного и повернули нас обратно, на Грозный, на Старые Промыслы.
Задача у красноармейцев была простая – охранять нефтяные вышки от набегов чеченцев. Иначе как бандитами, чеченцев и тогда никто не называл. Все вооружены ружьями, у каждого на поясе кинжал. По ночам они спускались с гор, грабили, что могли, поджигали хлебные поля у русских селений. Почти каждую ночь разгорались перестрелки. Может, пули Кизрина тогда и нашли кого-нибудь из абреков, но разве ночью разберешь.
Днем чеченцы тоже приходили в станицу, улыбались солдатам: «Кунак, давай менять мое ружье на твое». А какой может быть обмен, если у них ружья древнее древнего, еще с кремневыми замками. Наши ребята, конечно, отказывались, а горцы в ответ скалили зубы: «Яман кунак!» («Плохой друг»). На том и расходились, а вечером солдаты вновь окружали станицы плотным кольцом, и все начиналось сначала: никого не впускать, никого не выпускать. И так два года.
В ДВУХ ШАГАХ ОТ ЛЕНИНА
И еще один момент своей службы часто вспоминает дед Саня – несколько минут, когда он видел самого Ленина. Время стерло из его памяти точное время и место встречи, но остальное засело в памяти накрепко. Их батарею тогда построили около казармы, вдоль шеренги пробежал комиссар и вполголоса объявил, что сейчас к ним подойдет Владимир Ильич Ленин. Каждый день деревенские парни слышали эту фамилию на политзанятиях, а теперь им предстояло воочию увидеть Главного Коммуниста.
В рядах сразу же началось перешептывание, которое затихло только после команды «Смирно!». Потом Кизрин рядом с командиром батареи увидел и самого Ленина, стоявшего в костюме с непокрытой головой (дело было летом). В гробовой тишине вождь произнес стандартные слова приветствия: «Здравствуйте, товарищи красноармейцы», а солдаты, как учили, ответили ему громким троекратным «УРА!».
После этого Ленин прошел вдоль строя. Александр Михайлович тогда стоял в первой шеренге и запомнил его облик до мельчайших подробностей. Невысокого роста, рыжеватый… Короче, точно такой, каким его потом в кино показывали. Из строя начали задавать ему какие-то вопросы, но Кизрин промолчал, полностью поглощенный торжественностью момента.
ОТ ВОЙНЫ ДО ВОЙНЫ
Прослужив в Красной Армии три года, Кизрин получил полагающийся отпуск, и осенью 1923-го приехал на побывку домой. И тут ему улыбнулась удача: в саранском военкомате работал его двоюродный брат – Иван Глебович Кизрин. Он-то и оформил родственнику перевод в артиллерийский полк, стоявший в Казани. Все от дома ближе, чем Грозный. Не успел Александр выехать к новому месту службы, как вышел указ об увольнении его возраста в запас.
Вернулся он в родное село, устроился работать на железную дорогу, через три года женился на односельчанке Даше, пошли дети. Если бы больше половины в младенчестве не умерло, то к сорок первому году был бы Александр Михайлович «отцом-героем», а так осталось всего четверо: Юлия, Борис, Александр и Катерина (дочери Маша и Тоня уже после Великой Отечественной родились).
Когда началась новая война, Кизрин поначалу особо и не волновался: года уже не те, молодежь Гитлера разгромит. Да, видно, не судьба была мирно трудиться и детей растить. В конце февраля 1942-го пришла и ему повестка. Снова, как в 19-м году, собрался и пошел пешком в Саранск.
В сорок втором году в районе нынешнего кирпичного завода заново формировался разбитый в начале войны 236 гаубичный артполк. В него и зачислили Кизрина, назначив на привычное место заряжающего при 76-мм орудии.
В начале марта пришел приказ о погрузке в эшелоны. Снова, как в молодости, товарный вагон с дощатыми нарами, снова печка-буржуйка. Даже ехали по тому же маршруту: Пенза, Ртищево, Лиски, Воронеж, только теперь не на Южный фронт, а на Западный. В Белых Колодезях выгрузились, получили обмундирование, винтовки и орудия. Окопавшись, заняли оборону.
«НАС СМЕРТЬ МИНУЕТ…»
Первый бой дед Саня и сейчас вспоминает с ужасом. В начале лета, после двух месяцев затишья, на их позиции налетели тучи бомбардировщиков. Бомбили не меньше получаса, так бомбили, что земля из-под ног уходила. Потом вроде все стихло. Только стали очумевшие солдаты из окопов вылезать, как их накрыли залпы тяжелой артиллерии немцев. Вроде воевать надо, а противника-то не видно, стрелять не в кого. Командиры, которые в живых остались, тоже растерялись, а тут еще, неизвестно откуда, пришла весть, что немец их дивизию уже окружил.
Паника на войне – страшное дело. Хоть и стыдно старому солдату это вспоминать, но бросили они тогда все пушки и побежали. Пока до реки Оскол дошли, от полнокровного полка осталось всего человек сто двадцать. Кому-то повезло найти рыбацкую лодчонку, другие через реку перебирались вплавь. Скинули с себя все, до исподнего, и в воду. С винтовками плыть уж больно несподручно, так что их тоже побросали.
На восточном берегу окруженцы наконец-то встретили наши части, им выдали старое обмундирование и отправили под Горький, на переформирование. Дальше все пошло нормально: в составе первого дивизиона второй батареи 7-го гвардейского Краснознаменного пушечного артполка заряжающий Кизрин прошел от Сталинграда до Кенигсберга. Служба привычная, как и на Гражданской: взял снаряд (до сих пор дед Саня его вес помнит – 45 кило), затолкал его в казенник и отошел на пару шагов.
Вот уж правду говорят, проживет человек ровно столько, сколько ему на роду написано. Из самых немыслимых переделок выходил Кизрин без единой царапины. К примеру, в районе Барвенково на батарею вышло двадцать три «тигра». Расчеты соседних орудий не выдержали и побежали, так что пришлось Кизрину с товарищами удар на себя принять. Подбили они тогда один немецкий танк, а потом и соседи, опомнившись, вернулись. Снаряды около орудия рвутся, осколки совсем рядом с головой свистят – пекло, да и только. А наводчик, двадцатилетний Ваня Грибов из Саранска, только по плечу земляка похлопает и скажет: «Не дрейфь, дядя Саша, нас смерть минует!». И точно, минула их смерть, из первого расчета до Победы дожили только они двое. Оба без единого ранения.
Конец войны Дед Саня встретил в Прибалтике, где-то под Либавой. Радости было столько, что словами не описать: пели, плясали прямо на улицах, без вина пьяные. Через полтора месяца и Указ вышел о демобилизации из армии старших возрастов. Вроде бы все, скоро домой, но в июле полк снова погрузили в эшелоны и отправили на Дальний Восток, воевать с японцами. Оттуда в ноябре 45-го и демобилизовался дед Саня окончательно.
СОЛДАТ – ВСЕГДА СОЛДАТ
Мы сидим за стареньким столом, покрытым клеенкой. На столе разложены две медали «За отвагу», медали за оборону Сталинграда, за победу над Германией и над Японией, «Гвардия» с потрескавшейся эмалью и значок «Отличный железнодорожник». Ленты на наградах выцветшие, потертые, еще с войны. Медали дед Саня хранит в специальном мешочке, практически никогда не надевает, но показывает с гордостью: заслужил ведь, его орудие больше десятка тяжелых немецких танков подбило. Еще одно напоминание о прошлом – несколько денежных купюр, китайские юани. Тогда, осенью 45-го солдаты их мешками в Харбинском банке «на память» брали.
Осенью этого года Александру Михайловичу исполняется сто лет. Для человека, прожившего столь долгий век и прошедшего через три войны, он еще довольно крепок. Конечно, и память порой подводит, и со слухом неважно. Старость, тут уж ничего не поделаешь. Кстати, грамоте он так и не выучился, так что вряд ли сможет сам прочесть, что о нем написали. Он оживляется, только вспоминая прошлое. Солдат – до конца жизни солдат, и грозит дед Саня кулаком всем, кто посмеет покуситься на нашу страну и наш народ, будь то японцы, немцы или чеченцы.
