Герои Тихого океана. Как это было

17 января 1960 года, начался 49-суточный дрейф унесенной в Тихий океан баржи Т-36, в результате которого ее экипаж приобрел известность, сравнимую со славой первых космонавтов. Из залива Касатка, на курильском острове Итуруп, штормом вынесло в открытый океан грузовую баржу с четырьмя советскими военнослужащими.

Воспоминаниями о пережитых днях советские солдаты поделились с журналом «Отечество» в 1961 году:

Филипп ПОПЛАВСКИЙ:

17 января наша легкая самоходная баржа стояла на рейде. Дул сильный восточный ветер, перешедший вскоре в шторм. Рядом с нами стояла еще одна баржа. Я отдыхал после смены и проснулся от страшного грохота. Потом прозвучал сигнал тревоги. Когда я выскочил на палубу, увидел — огромные волны кидают наши баржи друг на друга. Затем нас оторвало от «бочки» и понесло к берегу, прямо на скалы.

Асхат Зиганшин принял решение включить двигатели и уйти от опасного берега.

От грохота волн мы не слышали друг друга. Снег с дождем и высокие волны закрыли горизонт. Не видно было ни берега, ни соседней баржи, холодно было чертовски. Вышла из строя рация, снесло ящик с углем для печки. Сорвало проводку от аккумуляторов к сигнальному огню.

У нас кончалось горючее, и мы решили уйти подальше от страшных камней. Когда отошли, ветер изменился и погнал нас дальше в море. Тут по радио мы услышали: «Т-36, отвечайте, T-36, отвечайте! Прием». Нас искали. А мы ни ответить не могли, ни повернуть к берегу.

И понесло нас в открытый океан.

Шторм не унимался еще двое суток. Мы падали от усталости, не ели, не спали. На четвертые сутки впервые поспали. По очереди. Пробковыми поясами растопили печку, сварили обед и поели в первый раз. Старшина осмотрел запасы продовольствия и сказал: «Нужно экономить продукты».

Так началась наша океанская жизнь.

Дни шли, и наш продовольственный запас таял. Скоро старшина стал варить «суп» через день. Закончилась пресная вода. Собирали дождевую. Пили по пять глотков в день. Потом и по три.

Однажды ночью я увидел в море огни парохода. Закричал. На палубу выскочила вся команда. Зиганшин стал «писать» сигнальной лампой призыв о помощи. Нам показалось, что мы видим ответное мигание сигнальных ламп парохода. Обрадовались. Казалось, пароход идет к нам.

—    Поворачивает! — закричал Федотов. Но корабль прошел мимо.

И снова на наше судно обрушился шторм. Потом мы подсчитали, что из 49 дней дрейфа у нас было только пять спокойных.

Пришел день, когда окончились все продукты. Мы пили теперь по два глотка воды в день. Слабели. Думали о родной земле. Как она далеко!

В последний раз сыграли на гармошке.

—    Врагам не сдается наш гордый «Варяг»… — запевал Толя Крючковский …

Хорошая была гармошка! Мы отодрали от нее кожу. Варили ее в морской воде. Кусочки варева жевали, намазав на них технический вазелин …

Не забыть мне разговора между Зиганшиным и Крючковским, который я услышал случайно.

—    Сколько еще продержимся? — тихо спросил Крючковский.

—    Пока акулу не поймаем, — ответил старшина, — а когда поймаем да пообедаем, тогда ты меня еще раз спроси. Ответ будет точным.

Так начинался сорок девятый день нашего дрейфа в океане.

Анатолий КРЮЧКОВСКИЙ:

Оказавшись в бушующем океане, мы оценили, мы поняли, что это такое — настоящее товарищество! И здесь, прежде всего, хочется рассказать о старшине нашей самоходной баржи, младшем сержанте Зиганшине, который был душою этой дружбы.

Знания старшины, его находчивость, умение оказали нам добрую услугу в первый же день шторма. Ветер и огромные волны стремительно погнали нас тогда на «Чертовы скалы». Потом Иван Федотов, который стоял в эту минуту у штурвала вместе с Зиганшиным, рассказывал, что он даже зажмурился, когда неожиданно перед носом баржи из пелены снега и дождя вынырнул острый камень. Он выступал из воды на два-три метра. Федотову показалось, что сейчас все кончится. Но когда он открыл глаза, то увидел — камень уже позади, а баржа идет новым курсом. Сделал это наш Асхат, наш командир. Так было три раза, и только искусство старшины, стоявшего у штурвала, спасло нас.

С первого же дня дрейфа старшина решил, что нам нужно побольше растянуть запас продовольствия. И мы, конечно, согласились с ним.

Зиганшин все время незаметно следил за нашим физическим и моральным состоянием. Одному он неожиданно приказывал отдохнуть, причем приказ, оставаясь приказом, выглядел как дружеский совет. Другому он вдруг поручал наточить рыболовный крючок, сделанный из гвоздя, или достать материалы для лески. И человек принимался за дело, гнал от себя грустные мысли.

Я помню слова Зиганшина, сказанные им утром 7 марта, за несколько часов до нашей встречи с американским авианосцем.

—    Выше голову, ребята, — сказал он.

—    Скоро весна, — поддержал командира Иван Федотов, — откроется навигация, больше будет кораблей в океане, и нас найдут.

—    Обязательно найдут, — ответил Зиганшин.

Иван ФЕДОТОВ:

Мы лежали в кубрике, когда вдруг Зиганшин крикнул:

—    Моторы! Самолеты!

У меня уже давно гудело в голове, звенело в ушах, и поэтому я не поверил. Подняв с койки голову, недоверчиво прислушивался и Анатолий Крючковскнй. Но Зиганшин был уже на палубе.

Да, это были самолеты! Их пилотировали, как мы потом узнали, американские летчики Глен Конрад и Дэвид Мерикл. Самолеты сделали над нами круг и улетели. У нас уже так ослабло зрение, что мы тогда не смогли рассмотреть их опознавательные знаки.

Через некоторое время над нами появились два вертолета. Когда они опустились ниже, мы поняли, что это американцы.

Вскоре появился большой корабль. Это был авианосец «Кирсардж».

Мы никогда не забудем врачей с авианосца, и прежде всего доктора Фредерика Беквита. Мы узнали потом, что его называют «самым милым доктором». Действительно, этот добрый, внимательный и отзывчивый человек заслуживает такого имени.

Всегда будет в нашей памяти образ повара Райфорда. Чтобы доставить нам удовольствие, он по поварской книге впервые в своей практике приготовил украинский борщ и пельмени. С ним добровольно соревновался авиационный механик Гетман, который однажды в свободное время, ночью, приготовил для нас украинские галушки.

Василь Гетман родился в Америке в семье украинцев, покинувших Родину в 1913 году. С трудом он вспоминал украинские слова, все свободное от службы время проводил с нами. Он плакал навзрыд, когда прощался с нами в Сан- Франциско.

Когда мы стали поправляться, моряки с «Кирсарджа» устроили для нас концерт самодеятельности — пели свои песни, выколачивали чечетку ….

В Сан-Франциско мы тепло простились с американскими моряками и стали гостями мэра города г-на Кристофера, который только что вернулся из Москвы. Он принял нас в первый же вечер, принял тепло, как будто мы были старыми знакомыми.

Отель, где мы жили в Сан-Франциско, буквально взяли в осаду американские журналисты. Они готовы были разговаривать с нами целыми днями, и только авторитет нашего врача Анастасии Николаевны Озеровой усмирял их пыл.

А в соседней с нами комнате, где жили советские журналисты, беспрерывно звонил телефон. Это нам звонили из редакций московских газет, с Украины, с Волги, из Свердловска, из Ташкента … За один день не меньше чем двадцать человек из разных городов Советского Союза спешили сообщить в Сан-Франциско, что на Амуре у меня родился сын!.. А спустя несколько дней — поверьте, товарищи, не могу говорить об этом без волнения — в Америке я увидел на фотографии, переданной из Москвы по радио-телеграфу, свою жену и сына Сашу…

16 марта мы получили телеграмму от Никиты Сергеевича Хрущева. Вряд ли я могу описать чувства, охватившие нас в ту минуту. Мы были так взволнованы, так потрясены, что сперва даже потеряли дар речи.

Внимание к нам, простым советским молодым людям, со стороны нашего правительства, со стороны всего советского народа ко многому обязывает. Мы ответим нашему народу, нашей стране за их любовь и заботу самыми хорошими делами, делами всей своей жизни.

Асхат ЗИГАНШИН:

Я был старшим на барже, и хотя экипаж у нас маленький, ответственность за людей и за имущество я чувствовал большую. Бывали минуты во время нашего дрейфа, когда шторм, казалось, перевернет баржу. Бывали минуты, что мне казалось — люди скоро не выдержат испытаний, у них не хватит сил и они перестанут подчиняться своей воле, перестанут думать о жизни и отдадутся во власть апатии. В эти минуты я незаметно для товарищей поглядывал на них, боясь найти в их глазах следы отчаяния. Но ни разу даже намека на отчаяние я не обнаружил. Вели себя солдаты безупречно. Как командир, я старался распределять обязанности так, чтобы двое занимались каким-нибудь делом, а двое отдыхали.

Дружба, говорят, познается в беде. Это золотые слова. Так позналась и наша дружба. Американские газеты все удивлялись, что мы ни разу не поссорились между собой и никому о голову из нас не пришла мысль украдкой взять из общего котелка последнюю картофелину, чтобы прожить на день больше. Они удивлялись нашей дружбе, дисциплине, выдержке, а мы удивлялись тому, что это их так поражает. Но удивляться здесь нечему.

Говорят, у хороших родителей дитя не замечает, как его воспитывают. Мы как-то и не заметили, как воспитала нас наша мать Родина, партия, комсомол, армия.

Хороший сын будет всегда благодарен заботливой матери. Мы все очень любим наших матерей. Спасибо им за все, что они сделали для нас. И сто тысяч раз спасибо нашей матери Родине. Всю жизнь до последнего дыхания мы будем верными и преданными ее сынами!

Волнующей была встреча отважных воинов на родной земле. Тысячи москвичей собрались во Внуковском аэропорту, чтобы взглянуть на лица героев, пожать их мужественные руки.