Войну в Анголе и наши потери в ней вряд ли стоит сравнивать с афганской или корейской. Регулярных войск Советской Армии в стране не было. Только военные советники и специалисты. Однако были в той войне и погибшие, и раненые, и военнопленные. Среди тех, кто выполнял свой интернациональный долг на юге Африки, был и прапорщик Николай Федорович Пестрецов. Он – единственный из советских военнослужащих, кто попал в южноафриканский плен и сумел вырваться из него.
Жаркий август 1981 -го
Николай Пестрецов прибыл в Анголу в декабре 1979 года в качестве специалиста по автотехнике при ангольской бригаде, расквартированной под городком Онджива в провинции Кунене – Богом забытом уголке Анголы на границе с оккупированной ЮАР Намибией. По роду своей службы в Анголе в 1980-1983 годы мне неоднократно приходилось бывать там. Несколько десятков одно- и двухэтажных домов, жара, пыль, отсутствие нормальных бытовых условий, малярия, муха це-це. Словом, целый букет удовольствий. А рядом Намибия, где и южноафриканская армия гоняла по пустыне партизан СВАПО, боровшихся за независимость страны. Когда повстанцам становилось совсем невмоготу, они пересекали границу и укрывались на территории Анголы, накапливая силы для дальнейшего сопротивления.
В августе 1981 года ЮАР решила «наказать» ангольцев за помощь своим братьям, а заодно и разгромить партизанские лагеря СВАПО близ границы. Солидными силами, включавшими бронетанковые и пехотные части, при массированной поддержке авиации южноафриканские войска вторглись в провинцию Кунене. Операцию стратеги из Йоханнесбурга и Претории назвали претенциозно – «Протей». Видимо, рассчитывали разом решить будущие проблемы с назойливыми партизанами (по греческой мифологии Протей – морское божество, обладавшее способностью предсказывать будущее). На их пути оказалась 11-я пехотная бригада ФАПЛА и… советские советники. Южноафриканские войска быстро смяли боевые порядки передовых батальонов ФАПЛА и, не останавливаясь, устремились вперед в поисках сваповских бивуаков.
Их было пятнадцать, включая женщин, советнических жен, которых мужья «выписали» из Союза, не представляя, какая их всех ждет участь. Остальным в неразберихе удалось вырваться из огненного кольца. А они оказались в тылу юаровских войск, без связи. Помощи было ждать неоткуда, и старший группы принял решение прорываться на север. Но маленькую колонну из трех УАЗов, двигавшуюся по саванне, обнаружил юаровский вертолет и стал методично, одну за другой расстреливать машины…
Плен
«Очнулся под вечер, понял, что остался один. Рядом – четыре мертвых соотечественника. Подполковник Евгений Киреев с женой Людмилой, замполит, только что из Союза, даже познакомиться толком не успели, и… Ядвига, моя жена, – еще один. Остальные, видимо, сумели уйти из-под огня.
Тела жены и убитых товарищей успели быстро распухнуть на жаре. Отгоняя тошноту и глотая слезы, обыскал убитых, закопал на всякий случай все документы. Затем перенес мертвых в неглубокий овражек. Завернул тела в плащ-палатки, закидал охапками травы, примечая место. Простоял, не помню, сколько времени, не выпуская из рук автомата. Вдруг услышал шорох позади себя. Молнией мелькнула мысль: поздно. Падая, дал очередь и… провалился в черную пустоту беспамятства…».
О том, что произошло в августе 1981 года в ангольской саванне, Николай Федорович смог открыто рассказать лишь десятилетие спустя, когда в стране наступили времена «перестройки и гласности». В то время я и мои коллеги по работе в Анголе только догадывались о случившемся. От коллектива советников и специалистов информацию о гибели советников и их жен тщательно скрывали. Тем, кому удалось выжить в той передряге, было приказано молчать. Неизвестность порождала разнообразные слухи: кто-то говорил о десятках убитых. Кто-то утверждал, что наши ребята, оказавшись в окружении, отстреливались до последнего патрона, а оставшиеся в живых покончили с собой.
Пугающее слово «плен» тогда в советской военной миссии в Луанде никто вслух даже не решался произнести. Хотя оно просто витало в воздухе. Лишь после того, как юаровские газеты опубликовали снимок Пестрецова в ангольской камуфляжной форме и русской тельняшке с полным указанием фамилии, имени, отчества, звания и места пленения, стало ясно, что это не слухи. Кое-кто из наиболее «предусмотрительных» кадровиков миссии быстренько стал нарывать «компромат» на прапорщика: мол, тут и до измены недалеко…
«Советский наемник»
Но не был Николай Федорович изменником. Он был героем. В плен попал раненым, да еще в перестрелке, как оказалось, убил наповал двух южноафриканских солдат. За что был жестоко избит и изувечен. «Как меня до госпиталя довезли, – вспоминал Пестрецов,– одному Богу известно. Поизголялись добросовестно. Половину ребер переломали, раздробили пальцы на правой руке, на лице живого места не оставили, даже ноздри не забыли вырвать». Но ценный трофей – еще бы, живой «советский наемник» – подлечили и доставили в военную тюрьму Йоханнесбурга.
Начались многочасовые, изнурительные допросы. Женщина-переводчик на неестественно чистом русском языке старательно переводила вопросы: «Какое звание имеешь?», «Откуда знаешь карту минных полей?», «Почему не сдался, а стрелял в солдат армии ЮАР?». Периодически советскому прапорщику устраивали психобработку в камере: по нескольку раз за ночь включали оглушающую сирену. Или выводили в крытую зарешеченную галерею, чтобы продемонстрировать казни чернокожих активистов из Африканского Национального Конгресса.
Николай Федорович четко придерживался заученной на занятиях в 10-м Главном управлении Генштаба «легенды»: авторемонтник с калининградского филиала завода ГАЗ, восстанавливал автотехнику. А стрелять из автомата каждый советский человек умеет, этому у нас детей в школе учат. Покинуть рабочее место не успел, вы же официально войну не объявляли; а как сдаваться к вам в плен, если вы жену мою убили?! В ответ охранник выворачивал суставы только что подживших пальцев рук. Или просто катал его по полу тяжелыми ботинками.
Потом был суд. Закрытый. «Южно-Африканская Республика против Пестрецова Н.Ф.». Никакой защиты, только обвинение. Короткий, как выстрел, приговор: за убийство солдат армии ЮАР – 100 лет каторги. Но Николай верил: далекая Родина помнит о нем, его не бросят, помогут. Не знал он только, что на все запросы советского МИДа направляемые окольными путями (между странами не было дипотношений) ответ был один: «Среди заключенных не значится».
Ворон ворону глаз не выклюет…
Но не настойчивые запросы из Москвы, которые режим «апартеида» игнорировал, помогли Пестрецову, а… «интернациональная солидарность». В его камере перегорела лампочка. Охранник-бур, громадный белый детина, не стал марать руки и вызвал чернокожего рабочего в спецовке. Тот, улучив момент, что-то шепотом спросил на африкаанс. Николай Федорович быстро ответил по-португальски: «совьетику, руссу». Так о нем узнали южноафриканские коммунисты из АНК, которые сообщили о «секретном» пленнике представителю Международного Красного Креста в ЮАР.
Дело было предано огласке, факты попали в международную прессу. Наше правительство официально обратилось в Красный Крест с просьбой о содействии. После этого режим содержания стал гораздо легче, прапорщика перестали бить, начали выдавать сигареты и лучше кормить. Даже разрешили написать домой.
С этим периодом заточения в южноафриканской тюрьме у Пестрецова связаны и… приятные воспоминания. К нему вместо изуверов-буров приставили нового охранника. Им оказался Бог знает как попавший в ЮАР американец по имени Денни. Наемник, прошедший Вьетнам, Родезию. Видимо, в Николае Пестрецове, своем одногодке и «коллеге», он увидел настоящую родственную душу. Дни дежурства Денни стали для Николая своеобразной отдушиной. Тот никогда не закрывал дверь камеры, угощал узника сигаретами и даже как-то притащил бутылку виски. Общались при помощи принесенного Денни англо-русского словаря, перемежая английские слова с португальскими. Как-то за стаканом крепкого «бурбона» возник даже план побега. Всего за тысячу «баксов» американец предложил вытащить «коллегу» из застенка. Но таких денег у Николая не было…
Освобождение
За месяц до освобождения Николаю неожиданно предложили захоронить останки жены и трех других соотечественников. Оказывается, методичные южноафриканцы вывезли тела павших в том бою советских людей и хранили их в забальзамированном состоянии в одном из моргов города. Трудно сказать, зачем это им было нужно. Может быть, рассчитывали в случае чего обменять их на своих? Или просто из уважения к белому человеку, погибшему по их вине? Во всяком случае, южноафриканцы уважение к своим мертвецам демонстрировали неоднократно. В той же Лусаке, столице соседней с Анголой Замбии, где Пестрецова передали советским представителям, неоднократно потом проходили другие обмены с ангольцами. Причем за останки всего лишь одного своего пилота (а что там оставалось после падения истребителя!), южноафриканские военные отдавали до нескольких десятков плененных ангольских солдат и офицеров. Может быть, они рассчитывали на такое же отношение к павшим и со стороны нашей великой страны?
Пестрецов от захоронения останков жены в Южной Африке отказался категорически и настоял на отправке тел на Родину. «Они улетят вместе со мной», – заявил он представителю Красного Креста. Так потом и было. И похоронил Николай Федорович свою жену Ядвигу сам, на Родине.
12 ноября 1982 года в аэропорту Лусаки почти одновременно совершили посадку «Боинг» из ЮАР и Ту-154 из Луанды. О том, как происходил обмен, Николай Федорович вспоминал так. «На летном поле представитель Красного Креста предложил обменяться рукопожатием с тем, на кого меня обменивают. Я спросил, кто он. Объяснили: боевой летчик южноафриканских ВВС, сбит над территорией Анголы. Да он же палач, женщин, детишек бомбил! Я убийце руки не подам… Заложил демонстративно руки за спину и медленно, на предательски дрожащих ногах, даже не взглянув на «коллегу», пошел по направлению к родному «Ту». А там, у трапа, с двумя откупоренными бутылками шампанского уже стоял командир советского самолета…».
Я хорошо помню этот рейс. Луанда была конечным пунктом прибывавшего из Москвы аэрофлотовского лайнера. И конечно, каждого его прилета советская колония в Анголе ожидала с нетерпением. Но в тот день Ту-154, высадив пассажиров и дозаправившись, неожиданно для всех… улетел. Толпа советских советников, их жен, ожидавших вылета в Москву, заволновалась. Забеспокоился и мой приятель с женой, которых я провожал в отпуск. На наши вопросы представитель Аэрофлота никаких объяснений не дал. Пришлось мне, старшему переводчику группы советников при ВВС и ПВО Анголы, обладавшему правом свободного перемещения по аэродрому, ехать на КДП. Ответ знакомых ангольских диспетчеров озадачил. Оказывается, пустой самолет согласно заявленному «флайт плану» направился в Лусаку. Зачем? Только спустя несколько дней из начавших циркулировать в миссии слухов стало ясно, что этим рейсом были вывезены советские военнослужащие, захваченные южноафриканцами. Кто, сколько – никакой информации.
Сидя в мягком кресле в небольшом зале контрольно-диспетчерского пункта аэропорта Луанды, я наблюдал за взлетом Ту-154, уносившего моего приятеля с женой в далекую, уже скованную первыми осенними холодами Москву. Тогда ни я, ни подавляющее большинство советских людей в Луанде не знали, что самолет этот увозит на Родину настоящего ангольского героя, простого советского прапорщика, чудом избежавшего смерти. И четыре цинковых запаянных ящика с останками советских людей, павших в том бою под далеким ангольским городком Онджива.
