…Это было в те времена, когда моя Родина имела гордое имя – Союз Советских Социалистических Республик, и свыше десятка стран свои важнейшие решения принимали только с согласия нашей могучей державы. Страна уже начала «перестраиваться», но развалиться еще не успела. Мы были уже не такими, как во времена Екатерины Великой, которая гордо заявляла, что без ее позволения ни одна пушка в, Европе выстрелить не смела, но тем не менее встречные суда честь нашим кораблям еще отдавали. В те годы черные береты морпехов можно было встретить порой в самых неожиданных местах…
На чужой войне
Я в очередной раз вместе с десантно-штурмовой ротой морской пехота торчал на острове Нокра архипелага Дахлак в Эфиопия, где находилась наша база, в должности начальника медслужбы. Правителем Эфиопии был Менгисту Хайле Мариам, пришедший к власти в результате дворцового переворота и свержения монарха в конце 1970-х годов. Этот дворцовый переворот официально назывался «Великой народной революцией».
В это время в Эфиопии, уже давно не прекращаясь, шла гражданская война. Богатая область Эритрея не желала кормить всю республику, по большей части иссушенную солнцем, и боролась за свою независимость. При королевском режиме наша страна поддерживала мятежную область и снабжала ее оружием. Мятежников называли сепаратистами. Новый президент повел Эфиопию, как писалось в нашей прессе, «по некапиталистическому пути развития» (хотя и социалистическим его не назовешь), и Советский Союз принял Менгисту Хайле Мариама в число своих друзей. Эритрея, соответственно, оказалась в опале.
Многие негры-военнослужащие задавали нам вопрос: почему их противник использует те же танки Т-55АМ, автоматы АКМ и другое оружие советского производства, что и они? За наше оружие мы испытывали гордость. Эфиопские офицеры и их самые «крутые» боевики имели АКМ советского производства, а прочие – автоматы Калашникова китайского производства. Китайцы даже оружие делают некачественно. По словам местных, эти автоматы быстро разогревались во время стрельбы, поэтому пули летели недалеко, а при остывании ствол могло повести в сторону. К тому же их часто заклинивало. Впрочем, и наши АКС-74У с укороченным стволом, выданные нашей группе в 1986 году, тоже надежностью не отличались. Эти автоматы были задуманы как оружие десанта, но мы быстро убедились, что лучше иметь более тяжелые АКС с патроном 5,45 мм или еще более тяжелые АКМ с патроном 7,62 мм, чем компактный АКСУ. Дальность стрельбы его незначительна, а при стрельбе через кусты и даже при боковом ветре пули уходят в сторону.
Нас «не существует»?!
Правда, в 1990 году помощь мы оказывали в основном моральную и смысла нашего присутствия толком понять не могли. Впрочем, и правительство тоже, похоже, не понимало. Из первой программы, которую ловил наш телевизор, мы с «обалдением» узнали, что… нас не существует! На вопрос министру обороны маршалу Язову, чем занимаются советские военнослужащие в Эфиопии, он заявил «со всей ответственностью», что наших военных там нет. А мы-то в таком случае чьи военные?!
Официально мы поддерживали правящее правительство, но и мятежники нас за врагов не считали. Одно из наших вспомогательных судов ночью шло под эфиопским флагом, как вдруг из-за ближайшего острова выскочило несколько эритрейских катеров. Старший радист вышел из рубки и тут же погиб, простреленный очередью из крупнокалиберного пулемета. На другой день сепаратисты выразили сожаление и принесли извинения по поводу гибели нашего моряка и обстрела судна. Их ввел в заблуждение эфиопский флаг, вывешенный на корабле. Эритрейцы и Дахлак обстреливали крайне редко, по-видимому, чтобы нас не зацепить. Забегая вперед, скажу, что потом все изменилось.
«Облико морале» не продается!
На Нокре все шло своим чередом. Наши воины отрабатывали вождение БТР, проводили стрельбы из гранатометов, пулеметов, метание гранат, даже противотанковых, круглосуточно несли охрану острова на вышках. На дальние рубежи отправлялся на БТР старшина десанта. Вообще-то его посылали жариться в машине в наказание. Он не совсем верно понял горбачевскую перестройку и стал повышать свое благосостояние торговлей ротным мылом, которое «приватизировал». Об этом бы никто не узнал, если бы к нашему командиру не пришли рабочие базы и не попросили урезонить старшину. Он, оказывается, сбил цену, и негры стали отказываться платить за кусок хозяйственного мыла больше полбыры. А раньше его «отрывали с руками» за целую быру. Быры – это местная валюта, официально соответствующая нашим доперестроечным 40 копейкам.
Цены в Эфиопии были довольно интересными. Например, обед в средней столовой стоил 10 быр, а снять проститутку – всего 3. Но в «застойные» времена с этим было очень строго. Жены нам «аттестат на половое довольствие» с собой не давали, а измена жене приравнивалась чуть ли не к измене Родине. Когда-то на Сейшелах лишь за то, что я в одиночку прошелся по пляжу, где женщины загорали без лифчиков, меня разбирали на партсобрании. И если бы не мое знание нескольких фраз на английском, я был бы лишен сходов на берег. Поэтому ограничились словесным выговором. Тяжелое детство, устроенное мне родителями, – спецшкола с преподаванием ряда предметов на иностранном языке – меня выручило. Чтобы заказать на корабль продукты, топливо, воду, вызвать лоцмана и даже сбить цену в магазинах, моих скудных знаний английского вполне хватало.
Местная «фауна» в тротиловом эквиваленте
На Нокре, несмотря на запрет отлучаться из лагеря, я любил устраивать пробежки по острову с нашим взводным Олегом Хомутовым. После пробежки – поединки в боксерских перчатках, а потом купание до одурения. Однажды, во время плавания среди кораллов, я увидел неразорвавшийся неизвестный мне снаряд. Я доложил о нем командиру десанта. Тот меня отчитал за самовольную отлучку из лагеря и поручил командиру роты капитану Семыкину уничтожить мою находку.
Нырнув, мы с большой осторожностью привязали к хвосту снаряда суровую нитку, вылезли на берег и стали тащить. Но через пару минут снаряд застрял среди кораллов, и нитка оборвалась. Мы связали концы ниток и потащили снова. Еще один обрыв – и так пять раз. На шестой Семыкин схватил его рукой и заявил, что если он не рванул во время волочения по дну, то вряд ли взорвется в руках. Затем он наложил снаряд под скалу, нависшую над берегом, обложил его толовыми шашками, отрезал 60 см белого шнура (по теории сгорает 1 см в секунду), поджег его, и мы убежали в укрытие. Через минуту напряженного ожидания взрыва не последовало. Прошло еще секунд двадцать. «Что-то со шнуром», – сказал Семыкин и встал. В этот момент раздался взрыв, и часть скалы рухнула на то место, где был снаряд.
На другой день мы снова совершили пробежку к этому месту. Плавая после тренировки, мой кореш вдруг закричал: «Толян, греби сюда!» Когда я к нему приблизился, то на дне увидел точно такой же снаряд, что был взорван накануне. Об этой находке мы скромно умолчали и после этого действительно прекратили пробежки в ту сторону, от греха подальше.
Барракуды опаснее акул – для мужиков…
Вода в Красном море, самом теплом из открытых морей, не приносила желаемой прохлады. Зато непуганых рыб всевозможных окрасок было видимо-невидимо. Когда из-за боевых действий для нас не доставляли продукты из Адена, наши офицеры устраивали охоту с автоматами на дроф (в Эфиопию на зиму слетаются все европейские птицы), а матросы занимались рыбалкой: Командиры взводов приносили мне улов и вопрошали: «Док, а это жрать можно?» Я, не разбираясь в иностранной фауне, на всякий случай отвечал: «Есть, конечно, можно, но потом окочуритесь».
Разрешал употреблять в пищу только вкусных морских щук – барракуд. В отличие от речных, эти рыбешки были намного хищнее. Их ловля проходила следующим образом. На толстую леску прикреплялся металлический тросик с большим самодельным кованым крючком, к нему привязывался кусок бинта в виде детского бантика, затем рыбаки садились в катер и мчались вдоль скал. Барракуды выскакивали из укрытий и бросались на такую наживку целыми стаями – только успевай вытаскивать.
Акулы были гораздо более мирными, хотя там водились и самые опасные – белые, тигровые и песчаные. Их добывали с помощью корабельного крана, троса, большого крюка и кровавого мяса. Если согласно легендам акулы кровь чуют издалека и рвутся растерзать добычу, то в жизни эти хищники долго плавают вокруг свежего мяса, постепенно сужая круги, и только затем, переворачиваясь кверху брюхом, хватают наживку. Они необычайно живучи. Я наблюдал, как одна из акул, вытащенная на палубу, прожила более пяти часов.
Согласно статистике человека чаще убивает молния, чем съедает акула. По этой причине я удивлял моряков тем, что не особенно спешил на берег, когда показывались их плавники. Зато всегда надевал, в отличие от других моряков, плавки. Просто я испытывал панический страх перед относительно маленькими (в среднем около одного метра) барракудами, которые могут отхватить любой мелькающий предмет или часть тела…
Вообще-то один негр был загублен акулой, да и то по своей вине. Он вместе с товарищем на допотопной лодке поймал и вытащил морскую хищницу длиной около полутора метров, но как следует ее не оглушил. Когда эта рыбка очухалась, то цапнула рыбака за бок, отхватив часть печени. К берегу товарищ доставил его уже мертвым – и еще живую акулу.
Эпидемиолог базы умудрялся вычленять челюсти с тремя рядами мелких зубов у этих хищниц, а из позвоночников делать тросточки и указки.
Живучесть – наше национальное достояние
Из-за проблемы с водой – свежей не подвозилось, а старая начала портиться – на нашем БДК (большой десантный корабль) началась вспышка энтероколита, и он стал расшифровываться как «большое дизентерийное корыто». После этого в мою обязанность вошло обязательное кормление экипажа и десанта несколько раз в день горькими таблетками под названием левомицетин. Сам я их не ел, но зараза ко мне не цеплялась. Некоторые офицеры считали, что это из-за того, что я очень много употреблял острого. По их словам, я уничтожил весь перец, рассчитанный на целую десантную роту. Правда, болезнь довольно быстро пошла на убыль, чему способствовали, возможно, таблетки, а может, адаптация организма.
На мой взгляд, славяне отличаются наибольшей выносливостью. Однажды на БДК вышли из строя кондиционеры, а температура в тени превышала 50 градусов по Цельсию. В железном корпусе корабля – натуральное пекло. Тепловые удары и ахлоргидрические судороги получали узбеки, казахи и представители других республик – кроме русских, белорусов и украинцев (в те годы в Советской Армии и Флоте служили представители всех 15 республик СССР). Вначале меня это сильно удивляло, ведь именно южные народы должны быть наиболее приспособленными к жаре. Потом я понял, что дело во влажности: в отличие от Эфиопии, у них на родине сухой климат. Ну, а русскому, видать, все нипочем: что жара, что влажность – один черт…
Кстати, порт Массауа, около которого находился наш архипелаг Дахлак, – самый жаркий город мира. Так по крайней мере утверждается в журнале «Наука и жизнь», который я храню до сих пор. И действительно, будучи после Эфиопии на Сейшельских островах, что находятся на самом экваторе, я чуть ли не «замерзал» – ведь там в среднем «всего» 35 градусов круглый год.
Из-за жары на Нокре нас перевели на берег, оставив на корабле только вахту. Распорядок дня был следующим: подъем в 4.30, завтрак, работа – у корабельных проворачивание механизмов, у нас – отработка вождения на БТР, плавающих танках, а также стрельбы.
Оружие сильно раскалялось, и при выстреле, например, из гранатомета на плечо сначала накладывалась свернутая валиком ткань как профилактика ожогов. В 12 часов был обед, после которого – сон до 16.00, то есть в самое знойное время. А затем – спортмероприятия, просмотр кинофильмов, ужин и отбой в 21.00.
Обострение обстановки
В 1990-м году (мой последний, пятый поход) обстановка в Эфиопии особенно накалилась. Сепаратистам вовсю помогали натовцы, правительству Менгисту мы только выражали соболезнования. Президент просил, насколько нам известно, даже химическое оружие, обязуясь использовать его только на своей (мятежной) территории, но, конечно, получил отказ.
Остров Нокра обстреливался чаще, хотя потерь среди наших не было. Все больше и больше приходило эфиопских кораблей, потрепанных в сражениях с сепаратистами. Видя наше бездействие, прежней дружбы к нам эфиопы уже не высказывали. Со снабжением у них было еще хуже, чем у нас. Однажды местные увидели, как матросы хлебом из рук кормят двух прирученных пеликанов – Яшу и Мишу. Тогда они тоже хлебом подманили Яшу, схватили его за шею и несколько раз ударили о палубу. Миша умудрился сбежать и больше никогда не подплывал к кораблям. Когда эфиопы ощипывали Яшу, матросы ворчали, что пеликаны занесены в Красную книгу, а негры – нет. Видно забыли, что и мы стреляли в дроф, также занесенных в списки редких животных.
Сепаратисты весной захватили порт Массауа. Командующий обороной в звании адмирала застрелился. Я помню этого большого полного негра…
Мне до сих пор снятся чужие близкие люди…
Еще в 1986 году я был на приеме в Массауа, который устроили в честь дружбы наших стран. Адмирал поднимал тост за нашу дружбу и великий Советский Союз. На приеме с нашей стороны присутствовали: командир корабля, командир десанта, замполиты, особист и эскадренное начальство. Я оказался в той компании из-за сносного знания английского. Во время посещения корабля дежурным на трапе поставили старшего лейтенанта Хомутова. Он тут же отыскал меня и заявил, что в школе и училище изучал китайский, а я как близкий кореш обязан научить его приветствовать эфиопских офицеров.
«Разумеется, – ответил я, – запоминай» – и назвал пару фраз типа: «Hello, black monkeys» («Привет, черные обезьяны»), «Please, go out» («Пожалуйста, идите вон»). Олег добросовестно написал русскими буквами эти выражения и зубрил их в течение двух часов, пока за десять минут до прихода гостей я не сознался в своем обмане. Честность мне обошлась в несколько новых синяков, которые, надеюсь, я вернул с лихвой. А английский для гостей не понадобился: почти половина пришедших негров обучались в советских училищах и по-русски разговаривали лучше некоторых наших матросов из союзных республик.
Мы все переживали смерть адмирала, но меня еще больше расстроила гибель Даниэля. Этот эфиопский воин был чемпионом страны по боксу. Мы были примерно в одном весе и в П-образном здании бывшей тюрьмы пробоксировали примерно 10 раундов. Хотя я был неоднократным чемпионом Тихоокеанского флота по боксу в своем весе, как до этого похода, так и позже, все же уступал Даниэлю. Особенно меня поражала его способность наносить удары из любых, самых немыслимых положений. Например, когда противник уклоняется вправо, ожидаешь или боковой удар, или снизу правой. Даниэль же из такого наложения наносил несколько боковых ударов левой. Как мне стало известно, он с ротой эфиопских морпехов защищал один из участков порта Массауа. Из них не выжил никто.
Да, эта война была жесткой. Как-то к нам на Нокру привезли 80 раненых негров. Один из офицеров сказал, что при отступлении погибло свыше тысячи военнослужащих правительственных войск. Тогда я спросил, где же остальные раненые кроме этих восьмидесяти. Ведь согласно расчетам, на одного убитого приходится 5–6 раненых, а значит, их должно быть примерно 6 тысяч. Он ответил, что все раненые добиты сепаратистами, а спасшиеся – это те, кто успел запрыгнуть в лодки и катера. «Какая жестокость», – сказал я. Он возразил: «Нет, это скорее гуманность. Все равно у них нет врачей, чтобы лечить, да и кормить пленных нечем. Мы поступаем так же». На мой взгляд, такая «гуманность» несколько страшновата.
«Самострел»
Среди раненых попадались и герои, вновь рвавшиеся в бой отомстить противникам, но большинство не желало расплачиваться за то, что кто-то где-то не может с кем-то договориться. Лечил я одного пожилого негра, который закатывал глаза и время от времени грохался в обморок, хотя у него был только прострелен трицепс на левом плече. Причем на месте входного отверстия, несмотря на черную кожу, был явно виден ожог. «You self? (ты сам)?» – спросил я. Негр молчал. «You must take a blanket and make shoot through blanket (ты должен был взять одеяло и стрелять сквозь одеяло), – посоветовал я ему, а затем добавил: – Give me a gun or I say to your officers (гони пушку, или я наябедничаю твоим командирам)». Он меня хорошо понял, но в ответ стал что-то быстро лепетать на своем наречии, хотя почти все эфиопские военнослужащие знают и английский, и русский. Тогда я отправился к стоящим в дверях его командирам. Негр повис на моем плече, чуть ли не плача. Разумеется, выдавать его я не собирался. И уж конечно, не хотел жить с чувством, что по моей вине кто-то был расстрелян.
Пять лет спустя встречал я «самострелов» и в Чечне. Хотя к ним относились гуманно, не так, как во время Великой Отечественной. После лечения их отправляли по домам с припиской «неосторожное обращение с оружием». Обычно такие «храбрецы» дома хвастают, что ранены в жестоком бою, а вот награду присваивает кто-нибудь из «сволочей командиров»…
«Зомби» не страшнее, чем СПИД
Самым тяжелым из раненых был негр-матрос, который с помощью лебедки поднимал лодку с беженцами. Стопор был сломан, и ручка выскользнула из его потных ладоней. При обратном развороте металлическая рукоять лебедки прошлась по его голове, сломав лобную кость с повреждением мозга, с размозжением правого глаза, правой скулы, верхней и нижней челюстей. Пострадавший был без сознания и захлебывался собственной кровью. Я перевязал ему кровоточащие раны на голове, а хирург старший лейтенант Анатолий Сорока, направленный госпиталем для усиления нашей десантно-штурмовой группы, сделал трахеотомию, то есть вставил специальную трубку в горло больного, чтобы тот мог дышать. Во время протыкания трахеи окровавленный негр вдруг зарычал, встал и пошел к выходу, как зомби из фильмов ужасов. Мы вес на него набросились, но смогли уложить на операционный стол только с помощью эфиопских офицеров.
На этот раз сделали хорошее обезболивание. После медобработки наши матросы, работавшие санитарами, отнесли его в палату, а я сообщил его командиру, что вряд ли этот матрос выживет. Тот на чистом русском ответил: «Выживет, так выживет, а не выживет – ну и хрен с ним». В эту ночь больше тяжелых больных не было, поэтому я, тщательно отмыв спиртом руки от крови, лег спать. Оперировать раненых на этот раз пришлось без перчаток. Те, что я взял с собой на БДК, давно закончились: они в основном использовались нашими моряками для надувания рыб-ежей, которые в таком виде высушивались для сувениров. Начмед ПМТО (пункта материально-технического обеспечения) улетел в Асмару, а попросить новые перчатки было не у кого.
Проснулся я примерно в одиннадцать часов дня. Тут мне по-настоящему стало страшно, когда вспомнил, что вымыв спиртом руки, я забыл о ногах, по-видимому, из-за усталости и позднего времени. На мне были тропические шорты, и нога ниже колен оказались обильно залитыми африканской кровью. Причем если руки мои были без повреждений, то ноги все в ссадинах и царапинах от частых пробежек мимо кустарников и плавания среди кораллов. В то время все средства массовой информации рассуждали о том, что СПИД, по-видимому, пришел из Африки. В Эфиопии анализы никому не делали… По окончании похода я так и не решился зайти в СПИД-лабораторию, которая находилась прямо под окнами общежития, где я в то время жил.
Очевидное – невероятное
… Негр, которого мы оперировали со старшим лейтенантом Сорокой, наутро был жив, хотя не приходил в сознание. Я встретил его командира и сказал, что этого несчастного желательно доставить в Асмару, где находился госпиталь с реанимацией и палатой интенсивной терапии, в отличие от нашего Дахлака. К этому добавил, что вряд ли он перенесет полет на вертолете.
Спустя две недели офицер, распоряжавшийся погрузкой раненых, ошарашил меня известием, что тот пострадавший вроде как выздоравливает. Живучесть негров меня поражала и раньше. Однажды к нам в медпункт доставили рядового, который со страшной раной на бедре двое суток полз по пустыне, прежде чем его подобрали. Нога распухла, а из ран торчат куски уже омертвевших тканей. Раненую конечность надо было ампутировать, но больного стоило подготовить к операции. Пострадавшего наложили в лазарет, и наш фельдшер каждые четыре часа колол ему по одному миллиону единиц пенициллина. Уже на другой день опухоль стала заметно меньше, выделение гноя почти прекратилось, и больной смог слегка двигать ногой. Через неделю он уже самостоятельно ушел к своим. Нашим так антибиотики не помогают. С любой нагноившейся раной русские моряки там мучились месяцами. Пенициллин, а также другие антибиотики, включая самые новейшие, которые выдаются перед длительными походами, малоэффективны в условиях 100% влажности, страшной жары, а также отсутствия полноценных витаминов из-за перебоев со снабжением свежими фруктами. Говорят, что в сороковые годы, когда пенициллин только появился, он оказывал и на европейцев такое же эффективное действие. Но в наше время мы заражаемся микробами, которые выжили после приема антибиотиков и дали устойчивые штаммы. По-видимому, в Африке бактерии не такие устойчивые, да и негры не избалованы лечением.
Врачи и чиновники,
Или
Приказано «заложить»
Врачи без дела долго не засиживались. Старший лейтенант Анатолий Сорока под местным обезболиванием сделал сложнейшую операцию буфетчице советского теплохода. Началось у нее с обычного аппендицита, но из-за отсутствия квалифицированной медслужбы на теплоходе отросток нагноился и разорвался, что привело к тяжелому перитониту. Анатолий, учитывая относительно молодой возраст больной, провел операцию через маленький косметический разрез, и теперь морячка может спокойно загорать на пляже.
Во время той операции флагманского врача усиленно напаивали в стороне, на плавмастерской, чтобы тот не вмешивался в лечебный процесс. А в 1986 году из-за перерасхода спирта и излишнего рвения этого чиновника от медицины мне пришлось поволноваться. Это было время разгара горбачевской антиалкогольной кампании. Однажды меня неожиданно вызвали на флагманский корабль, который находился возле острова Сокотра, привели в каюту, где сидели особист и несколько политработников. Мне сразу сказали, что «есть сведения» об употреблении командиром десанта алкогольных напитков. Так как спирт находится в моем ведении, а также учитывая грандиозные перемены в нашей жизни, я обязан его «заложить». После отрицания всего мне дали неделю на размышления. Пока я «думал», дней через десять ко мне на БДК приплыл (именно приплыл, а не прибыл, так как моряки знают, что «плавает», а что «приходит») тот самый врач с неожиданной проверкой. По документации у меня все было о’кей, и спирт списывался на оперативные вмешательства. Но была получена установка меня «закопать». Благодаря его стараниям родился приказ №102 «О незаконном расходовании спирта этилового начальником медицинской службы десанта и наказании виновных», подписанный контр-адмиралом. Из этого приказа следовало, что перерасход спирта составил 4,88 кг, и с учетом кратности стоимости (килограмм спирта в то время стоил копейки) я нанес ущерб государству в размере 768 руб. 68 коп. Для 1986 года эта сумма превышала две мои зарплаты.
Мне снова дали время подумать, предложив написать заявление, будто командир десанта приказал мне отдавать ему спирт. Но на подобные думы мой мозг, отбитый во многих боксерских состязаниях, оказался неспособен, поэтому приказ №102 ушел во Владивосток, в дивизию морской пехоты. Правда, по возвращении из похода начмед морпехов Юрий Даниленко, к сожалению, уже покойный, вручил мне этот приказ с советом хранить его в мусорном ведре до выноса на помойку.
Вообще-то часть этилового спирта действительно использовалась, как говорили десантники, на «протирку внутренних органов». Спирт во время горбачевской «перестройки» в Эфиопии считался жидким золотом и самой надежной валютой. Для амбулаторных же операций я чаще использовал йод – конечно, только для темноволосых, так как блондины из-за недостаточности пигмента в коже от йода обычно получают ожоги.
Схватки с сепаратистами
К весне 1990 года сепаратисты, пользуясь негласной поддержкой стран НАТО, обнаглели полностью. Наш остров все чаще обстреливался дальнобойной артиллерией с полуострова Бури. Наши связисты неоднократно слышали на УКВ переговоры сепаратистов со своим шпионом, который корректировал на Нокре артиллерийскую стрельбу. Остров стал неоднократно подвергаться и нападениям джонок. Так назывались быстроходные легкие катера, вооруженные либо несколькими снаряженными трубами от советской реактивной установки «Град», либо 107-мм американским безотказным орудием или крупнокалиберными пулеметами «Браунинг».
В том месте, где я любил плавать, во время патрулирования на БТР попал под огонь наш замполит старший лейтенант И. Ломакин с двумя матросами и водителем. Находившиеся рядом эфиопы ночью разожгли костер, после чего подплыли две джонки, по-видимому, ориентируясь на его свет, и дали залп по БТР. Осколками и разбросанными камнями ранило несколько эфиопов. Потом я принимал участие в их лечении.
Чтобы обезопаситься от нападения джонок, радиометристы БДК под руководством командира капитана 2 ранга А. Горбачева на большой дальности вычисляли по бурунному следу катера противника и передавали координаты офицерам-морпехам. Те открывали из орудий танков заградительный огонь, который не давал джонкам подплыть ближе.
Однажды артиллерийский катер отвозил на госпитальное судно «Енисей» 70 матросов, выслуживших срок службы. Медобеспечение тогда осуществлял А. Сорока. На обратном пути на катер напали 5 джонок. Командир отдал приказ открыть огонь, но кормовую пушку заклинило. Русские моряки найдут выход из любой ситуации. Прозвучала команда: «Глубинные бомбы – товсь!» Несколько бомб, предназначенных для подлодок, сошли. Катер отъехал, и взрывы раздались точно под сепаратистами. Три джонки были уничтожены, а две «свалили» в сторону. Но наша техника из-за отсутствия плановых осмотров и запасных деталей вновь преподнесла сюрприз. Неожиданно загорелся главный распределительный щит, и катер потерял управление, а затем и ход. К счастью, это случилось недалеко от Нокры. Посланный на помощь тральщик вначале прикрыл собой катер с матросской сменой, а затем зацепил его лагом и на буксире оттащил на базу.
Разоружение и… презрение
Нам на смену пришел БДК с десантной группой под командованием подполковника Филонюка. Нас же вместо возвращения домой отправили в Персидский залив, где Америка выясняла отношения с Ираком. Мы стояли вне зоны боевых действий вместе с группой кораблей советской эскадры, являясь вроде как наблюдателями. А когда активные боевые действия закончились, государственные деятели Эмиратов разрешили нам посещение своих портов. Но умники из эскадренного начальства решили, что их могут неправильно понять, если силы быстрого реагирования (то есть мы, морпехи) будут разгуливать по Эмиратам. Поэтому нас отправили в дорогой порт Аден, сами же отоваривались в порту Абу-Даби.
Отношение к нам в результате горбачевских мирных начинаний (разоружение, сокращение численности войск, вывод дивизий из стран Варшавского Договора) превратилось в нескрываемое презрение. Если в начале 1980-х годов нам оказывали большое уважение и дешевле продавали в лавках товары, то в 1990-м при виде нашей формы полиглоты-торговцы нас встречали следующими возгласами на русском языке: «Русские – на х*й, на х*й, уходите отсюда – вон шведы с долларами идут, не закрывайте вид».
Последний раз на моей памяти к нам хорошо относились в 1988 году, во время моего предпоследнего похода. Мы тогда по договоренности перевозили боеприпасы из Адена в Эльгейду. Наш БДК открыл носовую аппарель, а йеменцы под завязку загрузили весь трюм снарядами. Наша техника, да и большая часть десанта оставались на Нокре, поэтому в трюме места было много. Арабы при погрузке обещали хорошо все охранять. Тем не менее, во время обеда все йеменские военнослужащие куда-то исчезли, и какие-то посторонние лица сновали по нашему кораблю. То есть подложить часовую мину проблем бы не составило. Когда мы шли в Эльгейду, то утешались тем, что в случае взрыва нам мучиться и долго тонуть не придется. Такое количество боеприпасов при детонации нас превратило бы просто в пыль.
Свои переживания мы компенсировали тем, что в Эльгейде объедались лангустами – огромными морскими раками, правда, без клешней, которых ловили с помощью заточенных железных прутьев.
По возвращении в 1990 году почти вся наша десантная группа была награждена орденами, медалями и грамотами. Учтя мой пятый поход в эту «горячую точку», мне вручили орден Красной Звезды. Без наград остались только старшина, продававший матросское мыло, и один офицер, который пытался провезти пистолет «Браунинг», подаренный ему эфиопом. Но действительно обидно было за старшего лейтенанта Анатолия Сороку. Он больше всех оказывал медицинскую помощь пострадавшим, рисковал жизнью при доставке матросов с «Енисея». Как врачу ему цены не было. «Забыли» его потому, что он считался прикомандированным к нам.
Отказаться – хуже, чем забыть
Через несколько месяцев вернулась и группа морпехов, возглавляемая подполковником Филонюком. Их вояж был в два раза короче нашего.
Как мы узнали, командир пункта материально-технического обеспечения капитан 1 ранга Вялов сразу после нашего отъезда послал телеграмму с предложением срочной эвакуации ПМТО. Командование эскадры и главный военный советник нашего штаба, расположенного в Аддис-Абебе, обвинили его в трусости. Но все же в феврале 1991 года тупоголовые начальники поняли абсурдность нашего присутствия на Нокре. Тогда был рожден приказ под видом учений срочно эвакуироваться в Аден, что и было сделано. Правда, много имущества осталось сепаратистам.
Все, кто был в составе ПМТО, получили статус воинов-интернационалистов со всеми вытекающими льготами. Нам же и корабелам выдали дурацкие справки, подписанные командиром ПМТО, где сказано: «Дана (звание, Ф.И.О.) в том, что он в период с 9 февраля 1990 г. по 13 июня 1990 г. выполнял задачи боевой службы в районе боевых действий: Красное море, Народная Демократическая Республика Эфиопия, о. Нокра».
Когда дивизию морской пехоты посетила комиссия во главе с руководителем Комитета Верховного Совета СССР по вопросам обороны и безопасности Шориным, командир нашей десантной группы Семыкин заметил, что справедливо было бы дать статус воинов-интернационалистов и морским пехотинцам. Тот ему ответил: «Капитан, я впервые об этом слышу. Разберусь», – и, по-видимому, забыл… Спустя несколько месяцев подполковник Филонюк написал письмо президенту Горбачеву с тем же вопросом. Смешной ответ пришел из Министерства обороны СССР: «Десантную группу во главе с подполковником Филонюком мы в Эфиопию не посылали». Вспомним о заявлении Язова, что советских военнослужащих там не было. То есть нам пытались доказать, что Нокра – это наш «коллективный глюк». Правда, обещали все же разобраться. Но наш могучий Советский Союз за это время распался, что привело к смене руководства штабов и концу наших надежд добиться справедливости.
