Дважды рождённый

Публикуем материал Анны Юрковой, жительницы г. Батайска Ростовской области, в котором она рассказывает о своём земляке, герое Великой отечественной войны Иосифе Федотовиче Бойко.

— Номер? Специальность? — мастер Краузе, пожилой, со значком нациста, сам принимает рабочую команду, прибывшую из Хаммельбурга. «Гитлеровский комиссар», как зовут на минном заводе Краузе, в курсе всех событий Хаммельбургского международного лагеря военнопленных офицеров. По его мнению, лагерь заражен «коммунистическим духом». Краузе предвидит, что с новичками придется повозиться, но он сделает их «правильными ребятами».

Часами может он ходить около станков, нервно потирая руки, поглядывая на свой хронометр и покрикивая: «Шнель! Шнель! Лёсс! Лёсс!» — «Быстрее, еще быстрее!» — и так без конца. А если окрик не помогает, он бьет пленных. Бьет сам. Деловито, расчетливо. По-хозяйски.

— Специальность?

— Я отказываюсь работать на военном заводе!

— Специальность?!

— Я отказываюсь собирать мины, — повторил стоявший перед конторкой военнопленный и обернулся к машинистке, бойко отстукивавшей ответы. —Переведите точнее.

Руки машинистки замерли над листом. Побледнев, она с испугом смотрела на русского.

«Гитлеровский комиссар» вскочил, сдвинул на лоб очки и, багровея от злости, принялся удивленно рассматривать «саботаж-махера».

Молодой, совсем еще молодой. Мальчишка. Но вся его невысокая фигура, волевое лицо, синие смелые глаза выражали такой вызов, что Краузе сделалось не по себе. Мастер понял: перед ним стоит не просто враг «великой Германии», поверженный, но непокоренный, перед ним — его враг, личный враг нациста Краузе.

Только вчера Краузе сообщил шефу цифры выработки. Они по-прежнему были невелики. И шеф пришел в ярость: «Не наладишь выпуск мин, станешь кафау» (от kriegsverwendungsfähig боеспособный, годный к отправке на фронт).

Перед глазами Краузе вдруг возникли виденные им недавно в кинохронике заснеженные поля далекой России с бесконечными рядами крестов над могилами немецких солдат. Перспектива «стать боеспособным» отнюдь не устраивала мастера. Нет, он сделает все, чтобы удержаться здесь. Он заставит русского офицера работать!

— К станку, собака! Лёсс!

Но русский продолжал стоять неподвижно. Краузе крикнул на помощь солдата. Удары приклада обрушились на голову, плечи, спину пленного. В цехе поступила недобрая тишина. Остановились станки, в последний раз мерно ухнул тяжелый пресс. Бросив работу, люди напряженно следили за неравным поединком. Большинство с одобрением, некоторые со страхом.

Молодого лейтенанта Иосифа Бойко они увидели впервые накануне вечером, когда в барак пригнали хаммельбургский этап. Едва войдя в помещение, Бойко громко спросил: «Есть тут кто-нибудь из Ростова?».

Никто не ответил. Но в соседнем бараке ему удалось найти земляков, и он попросил: «Вот адрес. Если вернетесь домой, попадете в Батайск, скажите отцу, что видели меня здесь, в Нюрнберге». А уходя, задумчиво бросил: «Все равно работать на фашистов не буду». Тогда на его слова не обратили внимания, думали, так просто говорит, чтобы душу облегчить. Но утром, когда команду выстроили на плацу, он не вышел из барака. Солдат гнал его в цех прикладом.

И вот сейчас Иосиф Бойко находился между жизнью и смертью. Озверевший солдат, оказавшись бессильным заставить пленного стать к станку, начал колоть его штыком.

Пятый удар… Восьмой… Тринадцатый!

По широкому желобку штыка медленно стекала теплая кровь. И вдруг огромный притихший цех выдохнул единым криком. Пленный, собрав последние силы, бросился на солдата. Покрывая гул голосов, кричал Краузе: «В цехе саботаж! Наказать всех!»

Послышался лай овчарок. Срочно вызванная охранная команда стала избивать людей. Но они, воодушевленные мужественным сопротивлением лейтенанта, отказались продолжать работу.

Бойко увели в глухой заводской подвал, и там за него взялся сам эсэсовский офицер.

Высокий горбоносый эсэсовец бил исступленно, выбирая, куда побольнее ударить рукояткой пистолета. Невиданное упорство советского офицера положило конец его терпению: «За саботаж, в назидание остальным, расстрелять!»

И вот Иосиф стоит перед дулом пистолета.

— Хочешь жить? — эсэсовец смотрит испытующе, неторопливо доставая свой «Вальтер». — Сколько тебе лет?

— Двадцать два, — облизнув потрескавшиеся, кровоточащие губы, ответил приговоренный.

— Твоя жизнь в твоих руках, — усмехнулся офицер, — согласись работать — и будешь жить.

Черное дуло пистолета ползло все выше и выше. Оно уже у груди. Эсэсовец нарочито медленно считал: «Айн, цвай, драй…»

Но избитый, окровавленный человек стоял все так же спокойно, с нескрываемой ненавистью глядя в лицо своего мучителя. И это его молчание, твердое и уверенное, больше всего бесило эсэсовца.

— В последний раз спрашиваю, — не выдержав, закричал он, — будешь работать или нет?

— Стреляй, собака! — с трудом разжав запекшиеся губы, крикнул Бойко.

И в ту самую минуту, когда настороженную тишину подвала расколол выстрел, гитлеровец со страхом осознал: не он, а истерзанный, безоружный пленный выиграл поединок. Он еще жив, еще дышит. Добить? Но рука задержалась. Нет! Он заставит его работать! Подлечить и отправить в штрафную команду!

Он погибнет сам, но погибнет медленно, не сразу. Пусть остальные знают, как наказывает за саботаж великая Германия.

Весть о том, что в русское отделение привезли офицера, который ценой собственной жизни отказался собирать мины, облетела в тот же день все отделения «Лангвассера» — международного лазарета военнопленных, будоража умы и сердца, рождая высокую гордость за советского человека. И к лейтенанту Бойко потянулись руки друзей.

Врачи — русский Владимир Мазуренко и югославы Изо Нойман и Казмин — сделали раненому блестящую операцию. Но он умирал от большой потери крови. Тогда нашлись добровольные доноры. Ими стали санитары Александр Кириллов, инженер танковых войск, и Петр Кошкаров, политрук гарнизона Брестской крепости. Политрук, сам перенесший восемь ранений, в эти минуты не задумывался над тем, чем может обернуться для него донорство.

Когда раненый пришел в себя, соседи по палате угостили его сладким чаем. Люди, получавшие в неволе мизерный паек сахара — два с половиной грамма — делились с ним этими крохами.

В русское отделение тайком, чтобы не пронюхало лагерное гестапо, шли югославы, французы, чехи, шли пожать русскому руку и выразить свое восхищение его мужеством, несли для него продукты и лекарства.

Члены подпольной организации держали лейтенанта Бойко в лазарете, хотя сами рисковали за это угодить на виселицу. И как ни бесновался штабартц (главный врач лазарета), настаивая выписать № 2270 в штрафную команду, доктор Изо Нойман каждое утро неизменно докладывал: «Русский в очень тяжелом состоянии. Вряд ли выживет…»

— В нашей стране есть обычай, — сказал Иосифу в день его выписки из лазарета доктор Нойман, — если человек рождается вторично, он берет себе новое имя.

При этом он хитро улыбнулся.

— Об остальном тебе скажет капитан Ужинский…

Иосиф не сразу догадался, о чем идет речь. Правда, он слыхал, что иногда товарищам, которым угрожала смерть, давали номера умерших пленников, а их собственные имена и фамилии вносили в графу умерших. Но ведь то было с другими. А с ним особый случай. Чего доброго, гитлеровцы захотят удостовериться в том, что он действительно умер, и тогда пострадают десятки людей. И каких людей!

Но Ужинский успокоил его:

— Сейчас смертность в лагере очень большая. Так что вряд ли гитлеровцы усомнятся в твоей смерти.

Бойко устроили в инвалидную мастерскую, обслуживавшую лазарет. Здесь он стал участвовать в работе подпольной патриотической организации, действовавшей в русском отделении лазарета.

Члены организации Александр Ужинский, Михаил Лещинский и Сергей Хохлов снабжали его последними сводками Советского Информбюро. Иосиф подружился с политруком Иваном Бобневым, своим ровесником, на редкость жизнерадостным человеком. Но левой руке политрука не было пальцев. Совершив аварию тяжелого пресса на военном заводе, он сам стал инвалидом. Голова цела, — говорил политрук, — значит бороться можно.

Бобнев и Бойко начали вспоминать все советские песни, которые они знали, и создали песенник. И песни Родины стали могучими пропагандистами. Французы и югославы, приходившие послушать, как поют русские, вскоре сами пели «Интернационал», «Катюшу», «Москву майскую».

Друзья выполняли рискованную и опасную работу — старались завязать связи с немецкой охраной, вели пропаганду среди солдат и офицеров. Все началось с безобидных подарков, не вызывавших подозрения. В подарок преподносили самодельные портсигары, на крышках которых были выгравированы портреты Ленина, Кремль, лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Получив в мастерской доступ к инструментам, Бойко и его товарищи тщательно готовились к побегу. Делали компас, ножницы для резки колючей проволоки, копировали карту. К ним присоединился ленинградский инженер Телечан. Но побег осуществить не удалось. Гитлеровцы заподозрили что-то неладное, и в последний момент друзей перевели в штрафную команду. Сбежали уже в 1944 г. по дороге в Яновский концентрационный лагерь, прозванный «Долиной смерти».

Героизм Бойко стал неиссякаемым источником вдохновения для заключённых Хаммельбурга. На производстве всё чаще стали совершаться акты саботажа и диверсий. Бракованная продукция выходила из цехов во всё больших объемах. Это обстоятельство заставило фашистское военное руководство в последний год войны отказаться от использования оружия и боеприпасов, изготовленных в Хаммельбургском лагере и многих других концлагерях.